Передо мной небольшая книжка в черной с золотом суперобложке: Н. С. Лесков. «Леди Макбет Мценского уезда». Издана в Ленинграде в 30-м году с рисунками Б. Кустодиева и предисловием Б. Эйхенбаума. Ее приятно держать руках, и незаметно, слово за слово, достав ее ради небольшой справки, всю ее перечитала. Потом и предисловие. И картинки внимательно рассматривала. Да, можете мне позавидовать, в нашей тесной нервной жизни редко случается так хорошо провести время. Б. Эйхенбаум цитирует Лескова:
«Лунный свет, пробиваясь сквозь листья и цветы яблони, самыми причудливыми, светлыми пятнышками разбегался по лицу и всей фигуре лежавшей навзничь Катерины Львовны; в воздухе стояло тихо; только легонький теплый ветерочек чуть пошевеливал сонные листья и разносил тонкий аромат цветущих трав и деревьев. Дышалось чем-то томящим, располагающим к лени и к темным желаниям... Золотая ночь!». И комментирует: «Лесковского здесь одно слово „ветерочек“, да еще, пожалуй, выражение „в воздухе стояло тихо“. Но эти стилевые перебои свидетельствуют о наличии той же главной тенденции — если не прямо стилизовать (что придет позже), то во всяком случае мелодраматизировать бытовой материал и тем самым переключить бытовую повесть в какой-то другой жанр, противостоящий русской натуралистической повести 50-60-х годов. Естественно, что именно „лубочные“ черты „Леди Макбет“ привлекли внимание покойного Кустодиева как родственный его художественным тенденциям материал. ...Очерк Лескова на самом деле несколько разностильный, местами неуравновешенный, мозаичный и стилистически — противоречивый, приобретает в интерпретации Кустодиева устойчивость единого и крепкого стиля, явно близкого к лубочному примитиву».
Все это относится и к фильму Р. Балаяна.
Итак, вы получили рекламно-информационную аннотацию к новой работе «Мосфильма» из-под пера самого Б. Эйхенбаума... Пожалуй, «устойчивость единого и крепкого стиля» — точнее не скажешь о достоинствах этого фильма. Да разве это достоинство? — возразите вы, всякое произведение искусства должно обладать... Да часто ли это случается? Произведение искусства — то есть «устойчивость единого и крепкого стиля»? Почти никогда.
С некоторых пор я делю для себя всю кинематографическую продукцию на две категории: фильмы, которые хочется посмотреть второй раз (их же обычно можно пересматривать и в третий, и в четвертый), и фильмы, иногда даже очень хорошие и полезные, принципиальные по тенденции, своевременные, «здесь и сейчас», но — не дай бог — какая-нибудь деловая необходимость погонит на повторный просмотр. Проще всего сказать, что первые относятся к области искусства, вторые — нет. Я не решусь на подобное деление на «чистых и нечистых», и теоретизировать здесь бесполезно, как спорить о том, что такое обаяние.
Но как же трудно похвалить картину, которая мне понравилась с первого взгляда, а со второго — когда я уже не смотрела, а рассматривала врезавшиеся в память кадры и убедилась в прочности первого впечатления, какая-то грустная, непремьерная мысль заняла, словно боль под ложечкой. О неблагодарности. О том, что искусство всегда на обочине, потому что оно самодостаточно. Как легко ругать и хвалить тоже, уцепившись за какую-нибудь спорную трактовку, беспардонное переосмысление или смутное самовыражение на хребте классики. Тут получается много шума, кто- то поднимает вопль протеста, кто-то отстаивает права кино, и в громах и молниях прессы картина возносится в ранг события. «Леди Макбет Мценского уезда» может стать «происшествием, которого никто не заметил». Разумеется, зрители пойдут «голосовать рублем», поскольку в главных ролях любимые актеры — Н. Андрейченко и А. Абдулов. Но не ждите от них быстродействующего обаяния, трогательных деталей, от которых мокнут глаза в зале; им приходится держаться в узде — они играют злодеев, убийц нераскаявщихся, и острые приступы гуманизма, столь легко. вспыхивающие в кинозалах от любой мелодрамы, тут совершенно неуместны. Зато необходим холодок отстраненности, эта труднорассчитываемая дистанция между авторами и героями — она-то и есть всему голова, а достигается интуитивно, на глазок, и если уж достигнута, удержана, то и жестокие сцены убийств, и эротические эпизоды не претят строгому вкусу. Вы в кино, а не подсматриваете в замочную скважину.
В этом смысле картина Р. Балаяна может служить эталоном корректности. Эстетическая необходимость эротики и насилия бесспорна, диктуется самим сюжетом. История, описанная Лесковым, именно об этом — об эротике и о насилии. Но как же перевернуто наше сознание, если два этих существенных предмета мы способны воспринимать только «из-под полы», как некую пряную приправу или запрещенный наркотик. Как оживляющие аксессуары в фильмах о чем-то другом, как коньяк из буфета в кулуарах серьезного заседания. А тут вдруг просто и прямо, без намеков на «что-то третье», без маневров «трехслойного пирога» (это для вас — эстеты, а это — для интеллектуалов, а тут, уж извините, потрафим массовому зрителю), вдруг с обезоруживающей простотой (и красотой — добавлю) нам показывают историю преступления и наказания Катерины Измайловой, известную всем если не по Лескову, то по опере или спектаклям.
И мы не знаем, к чему «привязаться» — в буквальном и переносном смысле. После теплых премьерных поздравлений вдруг какое-то недоумение повисло в воздухе, какое-то всеобщее пожатие плечами. Нет, я не слышала резких нападок и неуважительных разносов, но — невнятный ропот разочарования, всем будто чего-то не хватает... Чего? Попытка понять это и побудила меня писать и вынести в заглавие кривую лесковскую, фразу — «В воздухе стояло тихо...».
Оцепенение после красивого подводного кадра, где Катерина Львовна топит соперницу, прошло, и кто-то сказал: «Слишком красиво... Ну да, конечно, оператор Лебешев, Россия на экспорт». Кстати, вот как у Лескова кончается книга: «...из другой волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как сильная щука на мягкоперую плотицу, и обе более уже не показывались». Красиво и величественно, но взгляд сверху, с парома. Крики арестантов, брошенный в воду багор; есть десять тысяч способов перевести на язык кино самую конкретную, как будто для кино написанную фразу. Тонуть вместе с двумя арестантками необязательно, но когда удушье в ледяной воде дает силу освобождения, отмщения, покаяния, очищения, то пусть это длится долго и красиво и непохоже на смерть, а подобно глотку свободы после удушья страсти, замкнутых пространств купеческого двора и нечеловеческих пыток унижением на этапе. И не дай бог ей вынырнуть и остаться живой, как хотелось тем, кто бросал багор и смотрел сверху. И пусть не отомщен подлец-любовник, как хотелось бы справедливому богу, и слепая месть уносит в глубину вод случайную Сонетку, и нас уносит в глубину трагедии, где не бывает справедливых богов, и расплата за грехи, что настигала Катерину Измайлову с жестокой, логичной, человеческой отмеренностью, обрывается в ту пропасть, где боги слепы и не подозревают о нашей вожделенной справедливости.
Долгий подводный кадр переводит бытовую повесть, грозившую стать нравоучительной, в пространство трагедии, о чем, видимо, помышлял Лесков, намекая названием на Шекспира. Название иронично и неудачно, на мой взгляд, ибо выдает чисто российское лукавое «унижение паче гордости» («они сэры, а мы серы» и прочее ерничество, по сей день неистребимое). Ни иронии, ни пародийности мы тут не заметим, как и смысловых параллелей с Шекспиром. Видимо, публику и тогда соблазняли импортными названиями (у Тургенева — «Гамлет Щигровского уезда» — странно, если задуматься, — а возможен ли «Раскольников из Ливерпуля» или «Анна Каренина из Шартра»). Ну ладно, превращение собственных в нарицательные, затвердение случайности в прочность символа — отдельная тема, а я упомянула о названии потому, что придирчиво искала изъяны после премьеры, когда «в воздухе стояло тихо», и обидное для авторов — «нет, а мне понравилось» — задело и меня. А мне очень понравилось! И о чем тут спорить, что кому доказывать? Да, картина «экспортная», высшего качества по всем статьям, жаль, что название «импортное». Позвольте, а если, бы в соответствии с названием она и была исполнена «понарошку», с пародийными ужимками, сочными репризами? Легко представить себе и такую картину, с бытом уездного города, с разработанным вторым планом, с чудными «нашенскими» обычаями и персонажами, в изобилии населяющими русскую литературу? И было бы оживление в зале, а после — задиристый спор славянофилов и западников. Да простят меня авторы, особенно автор сценария П. Финн, но когда речь идет об экранизации известного произведения, начинаешь невольно перебирать варианты — " что было бы, если бы... Пойти другим путем, поставить во главу угла столь важную социальную расстановку сил: она — хозяйка капитала, он, Сергей, — приказчик, компенсирующий социальную неполноценность сексуальной полноценностью. Вот где корень трагедии. На каторгу идя, они уравнялись, и завистливая подлость черни обрушилась на Катерину всем злорадством, а она-то, в слепоте любви, такой простой подоплеки не понимает. Все это есть в книге, есть и в картине, но как-то... не заострено до степени сверхзадачи, а стоит руку протянуть — социальная драма с далеко идущими намеками перебросится в наш век, и публика времен перестройки и гласности с жадностью бросится растолковывать еще одно великое прозрение русской литературы. И фильм попадет на перекресток мнений, глубокомысленных и дерзких дебатов.
Да и вариант «психологический» не заказан. Теперь, когда «можно все», можно и покопаться в таинствах чувственной любви попристальней; нет, без «порнухи», но чтобы зритель со сладким придыханием соучаствовал в любовных помыслах, вовсе и не нужно «все показывать», напротив, эротика всегда в ожидании, в преддействии. Все это тоже есть в картине, но чувство меры останавливает режиссера, не позволяет пользоваться лакомыми приманками.
Р. Балаян отважился сделать картину бесспорную, каноническую. Ему всегда удавалась классика, столь сложные, некинематографичные вещи, как «Бирюк» Тургенева и «Поцелуй» Чехова. Широкой известности эти фильмы не получили, но ценителями были замечены. Успех разразился вокруг «Полетов во сне и наяву», и, «проснувшись знаменитым», режиссер продолжил рискованные поиски в современном материале. Взял отличный, на мой взгляд, сценарий Рустама Ибрагимбекова «Храни меня, мой талисман» и устроил весьма хаотичное, эклектичное, полупародийное действо, выбросив суть сюжета. То-то было споров! Картина многим не нравилась, но любители экспериментов всегда кричат громче и побеждают. Тем приятней мне сейчас поздравить Р. Балаяна с серьезной, но тихой удачей.
Похвальные слова даются трудно. Красавица картина! Но легче на конкурсе красоты доказать, почему Оля красивей Любы, чем убедительно растолковать, чем тебе понравился этот фильм. Всем!
Рязанцева Н. «В воздухе стояло тихо» // Советская культура. 1990. 3 февраля. № 5. С. 10.