Недавно по ТВ показали «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна. Фильм, знакомый вдоль и поперек, завершающий целую линию нашего кино, которая подразумевала какую-никакую связь характера и обстоятельств, определяющих климат безвременья. Помнится, во время оно спорили больше о том, вторичное это произведение или оригинальное. Некий «римейк» «Утиной охоты» (тем более, что экранизация Виталия Мельникова «Отпуск в сентябре» лежала на полке, а во много схожая с ней лента Анатолия Эфроса «В четверг и больше никогда» мгновенно исчезла с экранов) или ее опровержение. Похмелье — или карнавал. Блестящая статья Виктора Бурякова, обвиняющая ленту в изначальной цитатности (сейчас бы сказали — постмодернистской) не прояснила ситуации. И, как водится, перешли на личности: анатомируя героя, заговорили о себе. Давно это было.
Пересматривая фильм сегодня, мои друзья (подарившие, кстати, телевизор) судили его «по жизни» и удивлялись, как это могло случиться, что герой «Полетов...» Сергей Макаров, некогда служивший символом протеста, ныне особых симпатий не вызывает. «С таким было бы сейчас тяжело, да просто невозможно жить», — таков был приговор, смею заметить, все еще добрых и отзывчивых людей.
В чем же дело? В невозможности игры, к чему отчаянно стремится Сергей Макаров, клинически точно сыгранный Олегом Янковским. Его герой вздумал разыграть стремительно уходящий стиль жизни как гамму, хорошо знакомую всем ровесникам, — всего лишь отвязаться. А ему на это — всерьез, по его же правилам, но так, чтобы не бить, а добить. Любя, разумеется.
«Ты болей, Серега», — говорит ему начальник. И уже подпирает железная молодежь, работающая в своем стиле. И шутовское раскаяние вызывает лишь недоумение: сорок лет, а ума не нажил. И единственным душевным порывом становится инерция — побежать, обогнать, обратить на себя внимание, когда карнавал уже закончился.
Нет, не случайно возникло в подтексте игровое начало постмодернизма, когда вопрос о герое, о «певчем дрозде» эпохи позднего застоя, оказалось удобным заменить другим вопросом — об источниках драматургической коллизии и аранжирующих ее цитатах из польского, венгерского и югославского кино, виденного ранее, до Балаяна. И впрямь, на месте трагедии вот-вот — и окажется стиль, исчерпавший себя. Социальное — как ширма экзистенциального. Как легко, оказывается, улететь, сменив уютные качели на диковатую «тарзанку». Найдут, спасут — и оставят в одиночестве. Хватит людей морочить.
Мне кажется, Балаян ответил не только тем, кто спасался от безвременья в карнавале и считал Макарова своим, но и тем, кто сегодня от него отрекается. Потому что по большей части это одни и те же люди. Тоже «отвязавшиеся» — только в другую сторону. И узнавшие цену какой-никакой, а свободы. Чтобы заняться делом.
Разве одолеет персонаж Янковского другого персонажа, которого сыграл в том же фильме Никита Михалков, шурующий ныне на съемочной площадке, называемой жизнью?!.
Интересно, а в чем он, деловой человек и хозяин нынешней жизни, видит радость бытия?
Шемякин А. Полеты во сне и наяву // Экран и сцена. 1994. 10-17 февраля. № 6. С. 7.