<...> лента «Когда деревья были большими» осталась и в истории кинематографа, и в памяти любителей кино.
Кузьма Иорданов — человек немолодой, живет в строго ограниченном пространстве настоящего мгновения, настоящей минуты. Стало бы сейчас выпить, сейчас закусить, сейчас иметь кров над головой. У него нет прошлого, и, понятно, будущего.
На роль Кузьмы был приглашен артист цирка и к тому времени уже снискавший репутацию известного комедийного киноактера Юрий Никулин. Комическая репутация актера как бы учтена в характере героя, в его «нравственном кодексе». Человек, живущий текущим мгновением, не может поначалу не казаться комичным; слишком он суетлив, даже егозлив, слишком озабочен он тем, чтобы не растеряться, быстро сориентироваться... Выгорела халтура: помочь старушке перевезти холодильник из магазина домой, так уж надо ее споро провернуть. Комична эта деловитость и уверенность в себе, с которой Кузьма берется за дело, при той неумелости и немощи, которая быстро обнаруживается. Холодильник ухнул в лестничный проем. Кузьме повезло больше — он угодил на больничную койку. Его быстро починили.
Алкоголь, конечно, для Кузьмы — первое лекарство от прошлого, а также от будущего, верное средство продлить настоящее. Разумеется, такое отношение ко времени со стороны Кузьмы несознательно. Он не философ. Он — человек инстинкта.
Инстинктивно сбежал от самого себя. Инстинктивно потянулся к самому себе. Отсюда начинается драма. Комедия кончилась в момент фиаско героя с холодильником. Больничный кров и казенные простыни немного привели в чувство подуставшего Кузьму. Глаза затосковали. К соседям по палате валит народ, несут кульки с домашними яствами. Ему нечего и не от кого ждать. Оттого так обрадовался постороннему человеку, что пришел навестить его. Это его неудачливая клиентка Анастасия Борисовна, чутьем угадавшая, что происходит в душе Кузьмы. И решила она ему помочь: дала адресок в деревне девушки, разыскивающей отца.
Снова первая встреча произошла на платформе захолустной станции — снова встреча как бы родных людей, но вроде бы посторонних. Все зависит от того, как посмотреть на ситуацию. Кузьма играет роль, но роль желанную, сладкую, о которой уже не мечталось: его кто-то ждет, ему кто-то рад... и ему безраздельно верят... Наташа просто счастлива встрече с человеком, который отозвался на ее оклик: «папа».
Встреча дана как бы рапидом, замедленно... Камера-свидетель регистрирует все сколько-нибудь существенные психологические подробности... Выплеск эмоций застенчивой по натуре Наташи, настороженность Кузьмы, который взволнован, но по другому поводу, по поводу своего возможного разоблачения. Опаска, с которой движется Кузьма к Наташе, может быть истолкована как мужественная сдержанность. Зритель ее толкует достаточно определенно: видно, что мнимый отец подумывает, а не повернуть ли обратно, пока не поздно...
Потом он еще не раз попытается «повернуть», но не сможет.
Роль станет жизнью, маска — лицом, чудесная возможность — реальной былью.
Душевной сердечности Наташи хватило на двоих. Она помнит и за себя и за отца: как она была маленькой, каким он был тогда, когда деревья были большими. Она чувствует за себя и за отца: каково ей без отца, каково было ему одному. Она понимает за них обоих.
Чтобы оценить бескорыстие душевной щедрости героини, дается рядом лирическая линия Наташи и влюбленного в нее Леньки. Отношения бедны эмоционально. В них мало радости, счастливой безоглядности, открытости. Наташа почти сознательно зажимается — оттого ли, что чувство еще не до конца, несполна вызрело, или потому, что любовь к Лене кажется теперь непозволительно эгоистичной. Обретенный «отец», который еще не нашел себя,— вот кто нуждается в ее сердечном жаре, в ее сокровенных душевных силах. Речь идет о спасении близкого человека, а не просто о личном счастье. Вот почему Наташа в одном случае «придерживает» чувства, в другом — дает им волю. И когда Кузьма совсем уже было отважился на саморазоблачение и даже открылся, то Наташа это понимает по-своему. Она понимает это так: ее родной отец никак не может превозмочь порок и, чувствуя свою вину, хочет освободить близкого человека не только от тяжкой обузы милосердия, но и от груза возможной моральной вины. Поэтому он стал разыгрывать эту глупую, нелепую комедию разоблачения своего самозванства. Но ее, Наташу, не проведешь, она точно знает, что он, Кузьма Кузьмич, ее отец, которому больше всего нужна помощь сейчас и здесь.
Доброта и человечность меряют все, в том числе и обман, на свой аршин, то есть добротой и человечностью. Алкоголик и мелкий авантюрист оказывается в своеобразной западне — в плену великодушия.
Как видим, мотив одушевления человека, разведанный и проявленный еще в «Отчем доме», здесь остраняется несколько необычной ситуацией; он приобретает иронический оттенок. Кузьма Иорданов возвращается к нормальному человеческому образу жизни, но как бы случайно (стечение целого ряда обстоятельств) и как бы бессознательно, против воли, просто по слабости характера: не смог воспротивиться наступательной доброте симпатичной девушки Наташи.
Ироническая нота в фильме не случайна. Здесь, разумеется, меньше всего желания поставить под сомнение поэзию душевной красоты. Здесь ирония лишена и тени скептичности. Она, напротив, своего рода средство от эрозии той самой сокровенной души, открытие которой стало достижением кинематографа конца 50-х — начала 60-х годов.
Здесь выражено, пожалуй, предчувствие уязвимости того идеала, который был особенно дорог и важен для искусства тех лет. На него опиралось лирическое мироощущение и его оно питало. Великодушие празднует победу, но похоже, что победа пиррова. Чтобы добро и дальше побеждало, нужны иные основания. Просто душевность, милая, естественная, такая как у Наташи, или как у матери из «Отчего дома», или у героев из фильма Чухрая «Жили-были старик со старухой», уже не спасет мир, не лечит его раны, не исправляет его пороки. Сама по себе она прекрасна, но что она может сама по себе?
Что может сам по себе «душевный человек»?
Еще совсем недавно человек, который «шагал по Москве», мог все: помирить влюбленных, устроить чужую судьбу, устроить судьбу целого мира — он мог объять необъятное, то есть примирить сиюминутное и преходящее.
«Такой парень» из известного фильма Василия Шукшина уже не так всемогущ, хотя лично столь же обаятелен и оптимизма ему не занимать. Но не все у него получается, как хочется — многовато вокруг неудачников и не всем он в силах помочь. Ему снится прекрасный сон, в котором он произносит речь... Сон, однако, все время прерывается громким иканием выздоравливающего больного. Герой обаятелен, но комичен в своей неудачливости. И здесь комизм — средство от эрозии. Средство эффективное. Проблема в том, что то, что надежно защищено и предохранено от распада, разложения, перерастает быть средством. Лирическое умонастроение становится исключительно делом внутренней жизни лирика. Правило обращается в исключение. Лирический герой, живущий напряженной душевной жизнью, теперь кажется чудаком, чудиком, странным человеком, Шукшин довольно скоро поставит фильм, который будет называться «Странные люди».
Это косвенный знак того, что лирическое сознание все явственнее ощущается как неуниверсальное, как исчерпанное.
Богомолов Ю. Лев Кулиджанов: портрет режиссера. М.: Союзинформкино, 1983.