Актер Леонид Куравлев сыграл наконец главную роль. Это случилось в 1964 году. Эта роль — Павел Колокольников в картине В. Шукшина «Живет такой парень». А прежде он снимался в эпизодах — и то редко: два, может быть, три раза. Потом в беседе Куравлев уточнил кое-какие подробности своей биографии. В «Мичмане Панине» он дебютировал сразу после окончания ВГИКа. Приглашение состоялось так: он сдавал в институте один из последних своих экзаменов — по вокалу, на котором почти случайно оказался ассистент режиссера этой картины. Студент актерского факультета Лепя Куравлев пел под гитару жестокий цыганский романс — что-то очень страстное, жгучее и надрывное. Пел он со всей возможной для него серьезностью и сосредоточенностью. Его невинные глаза обдавали жаром пылающего чувства и неугасимой страсти... Было смешно до слез, до упаду, и Михаила Швейцера при случае уведомили об одном потешном пареньке из ВГИКа, которому вполне можно доверить в будущем фильме небольшую роль простодушного и лукавого матросика.
Со всей возможной серьезностью и старанием этот матросик прикидывался время от времени то магом и кудесником — когда нужно было стянуть лекарство у корабельного доктора, то придурком и ненормальным — если требовалось отвлечь внимание корабельного начальства... Было потешно и убедительно.
Был он еще добродушным деревенским пареньком, влюбчивым и, как помнится, не слишком везучим в картине Л. Кулиджанова «Когда деревья были большими». Правду сказать, дальше этого герой Куравлева как-то не вспоминается. И больше всего не хочет о нем вспоминать сам актер. «Не было этой роли! Совсем не было!» Потом все-таки возвращается к ней, припомнив, что в этой картине одним из его партнеров был Василий Шукшин, который тоже играл небольшую эпизодическую роль — председателя колхоза. «Ему-то как раз моя роль понравилась... Я сразу не поверил, подумал — это он шутит так. Нет, всерьез. Тут, может, и не во мне дело. Может, просто этот парнишка — чинный такой, с белым воротничком навыпуск — наложился у него на что-то свое, личное... Напомнил человеку прошлое, какие-нибудь минувшие чувства. Других, конечно, это не всегда волнует».
В ту пору Л. Куравлев и В. Шукшин встретились как актеры. А вообще-то они повстречались много раньше. В дипломной работе выпускника режиссерского факультета В. Шукшина главную роль играл Л. Куравлев. Небольшой фильм обстоятельно рассказывал об одном из эпизодов горячей уборочной кампании. И «хозяйничал» там среди прочих один симпатичный парень, такой безрассудно-прямой и неугомонный, и добывал позарез нужные коленчатые валы просто, с неотразимой напористостью. Была у пего одна забавная особенность: когда волновался, не мог ни за что кончить фразу. Выпалит, заикаясь, пару слов, междометий и — сразу, без перехода: в общем, понял? Так и закруглялся всегда — в общем, понял?.. И, в общем, как ни странно, понимаешь, чего хочет этот парень — так выразителен его взгляд, так закончены его жесты, секущие воздух направо и налево.
«Заикание это мы вспомнили, когда работали над Пашкой Колокольниковым. Решили попробовать еще раз — только без нажима, полегче. И пошло. И вышло. Кто-то даже похвалил режиссера за то, что он «умело использовал природный недостаток актера»...
В общем попятно, что молодые режиссер и актер приглядывались к своему герою тогда не случайно и неспроста — с тем чтобы несколько лет спустя убежденно, со всей определенностью заявить: «Живет такой парень».
Этим фильмом Шукшин откровенно говорит о приверженности определенной теме в искусстве, об интересе к известному кругу социальных вопросов и проблем, близких его жизненному опыту.
Фильм этот — отношение к действительности и взгляд на нее. И притом отношение самобытное, сложное и противоречивое, данное в движении и развитии. Но попытаемся понять его в той части, где тему художника подхватывает, разрабатывает актер.
Характер Павла Колоколышкова вовсе не в новинку нашему искусству. Встречали мы и до него на экранах таких вот обаятельных парней, легких на знакомства, самоотверженных в дружбе, удачливых в любых делах и начинаниях. Шукшин и Куравлев не выдают своего героя за открытие, не удивляются его непосредственности, его первозданной щедрости и широте. Своим фильмом они утверждают широту, щедрость, естественность как норму жизни, как форму и смысл бытия. В этом, возможно, вся философия картины, такой понятной и ясной. Просто мотается парень па своем «газике» по Чуйскому тракту... Просто влюбился... Просто устроил счастье двух хороших людей... Просто спас несколько бочек бензина, отогнав горящую машину от склада... Он счастлив безотчетно и полно, как тот мальчишка из фильма, написавший в школьном сочинении, чем примечателен был его выходной день.
Уж такая у него профессия — шофер, что приходится встречаться со многими людьми и много видеть. Есть люди одинаковые, как дороги, и живут в общем они одними печалями и радостями. А есть еще люди разные, и живут они всяк по-своему и по-разному переживают радости и огорчения. Но есть одна мерка (может, и не единственная, зато непреходящая), с которой Шукшин подходит к людям, их поступкам и чувствам, — это естественность — такая, какой сполна оделен Колоколышков Павел Егорыч. Потому он и главный герой фильма -его главный нерв. С ним легко и просто каждому встречному, к нему тянутся люди, по нему как бы поверяется мера их искренности или фальши. Молоденький инженер из Москвы, так долго не решавшийся сказать нечто важное любимой девушке. Интеллигентная супружеская чета, с которой он познакомился нечаянно в дороге. Те ребята в больничной палате, что просят его еще что-нибудь соврать. Хорошенькая журналистка, которой выпала приятная доля — стать летописцем его подвига. Он с любопытством приглядывается к своим новым знакомым, их привычкам и склонностям. Прислушивается. И с любопытством примеряет на себя чужие привычки, манеры и даже костюмы: фрачную пару светского щеголя, непринужденно болтающего по-французски, парадный мундир генерала, произносящего с трибуны речь... С охотой внимает фантастическим бабкиным росказням и не без интереса выслушивает коротенькую информацию о правилах приличного тона и признаках хорошего вкуса. И опять же все прикидывает па себя: правила, признаки, народные поверья, газетные репортажи о героических делах простых советских людей. Делает это он со всей возможной для него серьезностью, а главное, доброжелательно — без всякого предубеждения к чему бы то ни было. Получается забавно и трогательно... А рядом с ним, под взглядом его невинно прищуренных глаз, привычки и правила, журналистские откровения и народный фольклор имеют свойство обнаруживать свою истинную цену, свою подлинную меру. Такова стихия этого парня — быть естественным самому и поверять на естественность окружающий мир. Великое, должно быть, удовольствие для Павла Колоколышкова жить такой жизнью.
И, наверное, долгое, нескончаемое удовольствие было для актера играть этого парня. Он вспоминает репетиции, съемки... В самом деле, было хорошо и просто, работалось в охотку — так, что когда выдавались свободные минуты, приятно было думать, что работа не кончена. Он вспоминает партнеров по фильму, режиссера Василия Шукшина, у которого он играет по-особому, со всей откровенностью и выкладываясь без остатка. С другими режиссерами так не удается. И вовсе не потому, что режиссеры недостаточно профессиональны. Скорее, ему самому недостает умения, опыта. Бывают, конечно, отдельные случаи — патологические, можно сказать, — когда никакого мастерства не хватит, чтобы сыграть прилично. «Ну, что хорошего, например, можно ждать от актера, если режиссер на съемках объясняется с ним только через мегафон: направо... налево... кругом». Так ведь можно разучивать строевые приемы на плацу, а характера не вылепишь. Но не об этом ему хотелось бы говорить. И не о дружеских чувствах тоже. А вот о тех случаях, когда отношения между актером и режиссером поставлены на сугубо деловую, профессиональную основу. Вот где ему труднее всего сладить со своим волнением, избавиться от напряжения, не мать об ответственности. Труднее, потому что приходится доказывать свои способности, объяснять свои возможности, в которых, честно говоря, и сам не всегда уверен.
Даже с Павлом его случился казус. Репетиции шли уж так хорошо. А кинопробы вышли намного слабее, чем рассчитывали. Потому, наверное, что надо было показать себя перед кем-то, что-то доказать кому-то. Тут он всегда замыкается и ничего поделать с этим не может. Хотя прекрасно понимает, что это идет от собственной его нетехпичности...
Конечно, заходит речь о его студенческих годах. Учился он на курсе, руководимом профессором В. Бибиковым. Учился неважно, надежд особых не подавал. А на втором курсе его вообще чуть не отчислили из института «за профнепригодностью». Удержался случайно.
«Туго я понимал, чего он хочет от меня, мой мастер. Хотя как будто и догадывался. Он часто укорял нас, студентов, типажностью. „Хочешь Крючковым стать?“ — спрашивал под горячую руку. И так до тех пор, пока не увидел Крючкова в „Деле Румянцева“. После этого ставил нам его в пример»...
На третьем курсе студент все-таки доказал свою профпригодность — сыграл Сганареля, Фирса. Он помнит, что эти роли несколько удивили Б. Бибикова, но, кажется, не переубедили. Учитель имел твердое мнение о своем ученике, которое тот долгое время оправдывал. Представление о нем было убедительнее его самого. В перерывах между лекциями в коридорах ВГИКа, среди друзей и приятелей, он много чего изображал: кого-то копировал, передразнивал, словом, актерствовал вовсю, с той самой свободой, которой ему как раз и недоставало на учебных занятиях.., когда за ним наблюдал педагог, которого он бесконечно уважал, но перед которым больше всего робел и тушевался. «Все потому, что плохо ко мне прививались профессиональные навыки, которым учил пас Бибиков. Это он дилетантство во мне осуждал».
Нехватку навыков актер знает, предполагает за собой и сегодня. Иначе, как объяснишь, рассуждает он, что хорошо и привольно ему работается только у тех режиссеров, с которыми его связывает большая личная дружба. А если отношения просто деловые и профессиональные, уже не все удается так, как самому хотелось бы, как, чувствуешь, надо бы сделать... Как же быть? — спрашиваем. Говорит, что не знает. Думал о театре. Возможно, это решение вопроса: быть или не быть ему высокопрофессиональным актером. Но пока он охотнее всего читает книги и все свободное время убивает только на них. Делает это для своего удовольствия прежде всего и, может быть, для своей же пользы. Литература воспитывает культуру мысли.
Спрашиваем: как быть с чувством? Как его воспитывать? Не знает, что ответить. И вспоминает одно выступление, слышанное недавно. Говорил режиссер, снисходительно и добродушно: актеры — те же дети. Отчасти это и верно, поскольку живое, непосредственное чувство, которым полон актер, делает его похожим на ребенка. Но за этим ходким афоризмом «актеры — дети» слышится недобрая формула: «наш ум — ваши чувства». Зачем же такая резкая специализация? Разве плохо, когда актер — тоже соавтор, когда он соразмышляет?
Спрашиваем, когда это бывает и часто ли случалось такое с ним? Говорит, что случалось и даже совсем недавно. Режиссер М. Швейцер пригласил его сниматься в своем новом фильме «Время, вперед!». «Прочитал сценарий и не совсем понял, к чему он. Характер, который мне предстояло выстроить, показался каким-то двухмерным: воодушевление до самозабвения. Но абсолютно доверял Михаилу Абрамовичу и согласился играть. Вот есть у этого режиссера чудное свойство: он будит в актере достоинство. Прочел книжку — подумал: не все так просто. Стал искать, чем же оттенить характер, чтобы он не вышел однообразно плоским». Мы замечаем, что у этого героя есть прекрасное драматическое осложнение. Все охвачены трудовым энтузиазмом, в том числе и он сам, а тем временем от него уходит жена. Такая обидная, горькая и даже мелодраматическая ситуация на фоне грандиозных общественных событий. Вспоминаем сцену в вагоне, где герой мучительно прощается с любимой женщиной. Говорим, как сильно и неожиданно сыграна эта сцена в фильме, на полном мелодраматическом серьезе. Снова получилось смешно и трогательно. «Кто-то после просмотра мне говорил, что герой мой вышел местами немножко скептичным. Меня это не удивило, потому что вышло это не случайно и не стихийно. Когда играл я этого пария 30-х годов, то вовсе не стремился начисто забыть, что живу и работаю в году 65-м. Тот унылый наклон головы — он с высоты четырех десятилетий. У моего героя как будто предчувствие, конечно, неосознанное и неосмысленное, что многие сложности и противоречия впереди...» Потом разговор почему-то снова сворачивает на Павла Колокольннкова. Говорим, что этот герой отмечен той мерой простодушия и непосредственности, которую, кажется, и сыграть нельзя, которую надо просто иметь. Мы касаемся вечно молодой проблемы в кинематографе — типажности. Актер соглашается, что проблема и вечная и молодая. Никуда и никогда кинематограф не уйдет от типажа. Отношения актера к кино и кино к актеру всегда были и останутся подвижными. Как чаши весов будут всегда колебаться и вряд ли когда остановятся на одном уровне. В свою очередь мы припоминаем, что, действительно, кинематограф за свою недолгую историю уже несколько раз пересматривал отношение к типажу: то он его утверждал как принцип художественного творчества, то отрицал принципиально и снова затем обращался к нему. Почему так происходит? Быть может, и потому, что кино сначала торопится сфотографировать человеческий тип, запечатлеть его в общих чертах, а потом уже исследовать подробно и глубоко. Так было, в частности, с парнями Николая Крючкова, Бориса Андреева, Николая Рыбникова. У этих актеров бывали счастливые открытия, художнические откровения, а случались обидные повторения. «А еще получается так: герой уходит из жизни, а с экрана его не отпускают, заставляют быть насильно милым». Спрашиваем, что же будет с таким парнем, как Павел Колокольников? Не знает. Говорит, что надо пожить, чтобы увидеть. Говорит, что Василий Шукшин только-только закончил свой новый фильм «Ваш сын и брат».
Леонид Куравлев играет в одной из новелл парня, который за драку угодил в тюрьму и бежал из нее, когда до конца срока оставалось всего каких-то два месяца. Домой в родную деревню он пришел ранним воскресным утром, обнялся с отцом, поцеловал мать, сестрепку, потом попарился в бане, вкусно поел, успел порассказать односельчанам про тюремную жизнь, попеть с ними песни, а поздно вечером был вновь арестован участковым из местного отделения. Такой вот странный случай вышел. Милиционер старается найти смысл и оправдание этого поступка, расспрашивает самого Степку. А тот отвечает что-то невразумительное про то, как замучили сны, как заскучал по дому, по родным местам, по весеннему дождю. А в общем говорить на эту тему Степке не хочется. Действительно, вроде глупо получается, что пустился в бега. Или неглупо? Или так надо было? Что он теперь может объяснить? И что может объяснить Пашка Колокольников, когда его расспрашивают, почему это он бросился к горящей машине? Тоже по дурости бросился, если рассуждать здраво, -«ведь мог и погибнуть». А если не рассуждать, но чувствовать живо тот мир, которым окружен со всех сторон, неповторимость жизни в каждом ее движении, трагическом или обыденном, широту природы, ее близость и щедрость, то как остается поступать?
Павел и Степка разные парни по характеру и темпераменту. Но оба они из тех людей, что чувствуют вернее, чем думают. Им хорошо и покойно до той поры, пока они пребывают в добром согласии с миром, людьми, природой. Но вот согласие нарушается, и жизнь Степки принимает драматический оборот. Нелепый случай — и теперь уже сама жизнь испытывает человека на цельность. Для человека это настоящая пытка, мучительная и страшная, боль которой он измерил сполна в ту минуту, когда участковый оттащил от него сестру, когда он остался сидеть на табуретке посреди пустой комнаты, обхватив голову ладонями. На такой трагической ноте заканчивается новелла, в которой Леонид Куравлев сыграл роль Степки.
...Есть в этом фильме сцепа, где Степка, слегка подвыпив, поет горькую блатную песню — что-то очень такое тягучее и надрывное. Поет со всей возможной серьезностью и старанием. Забавно. Трогательно. И не только. Актер поднимает со дна души своего героя острую человечью тоску и страдание.
Знакомый характер, такой простой и понятный, становится, много сложнее и драматичнее — о чем трудно было подозревать раньше.
И знакомый актер, чуть-чуть уже примелькавшийся на экране, неожиданно раскрывает самобытный драматический талант.
Богомолов Ю и Кушниров М. Парни Леонида Куравлева. Искусство кино, 1966, № 4, с 112-116