Что-то огромное, емкое и не до конца высказанное таится в образе этого большого актера, не только в его творениях в театре и кино, а в чем-то большем.
...К сожалению, мне один раз только посчастливилось встретиться с Николаем Константиновичем в творческом и человеческом общении — в его последней картине «Последнее дело комиссара Берлаха». В перерывах между съемкой я наблюдал за Симоновым. Он притягивал мое внимание. О чем-то все время думал. О чем? Много курил...
Ясно было только одно — перед тобой была личность с богатым глубоким внутренним миром. Очевидно, это был сложный противоречивый человек. Я помню его глаза: то добрые, доверчивые, то грустные, то вдруг колючие и жестокие. И за всей этой сложной гаммой чувств я ощущал колоссальный эмоциональный заряд нерастраченной внутренней энергии,, которая хочет вырваться, высказаться в искусстве, в жизни. Мне думается, что эта творческая жажда, темперамент привели к тому, что Николай Константинович был еще и талантливым живописцем.
Еще одно впечатление, очень точное — скромность, человеческая ’чистота, Николай Константинович был начисто лишен качеств, присущих некоторым актерам — себялюбия, мании величия и т. д. Сущность и ценность творческой натуры Н. К. в том, что он во всех своих ролях утверждал эмоциональное искусство . Если мы будем пристальны, к современному театру и кино, то мы не можем не заметить, как уходит из театра и кино эмоциональная природа творчества (не во всех, конечно, случаях), а заменяется она подчас или рассудком или же поверхностным раздражением. Н. К. Обладал даром пропустить через себя мысли и чувства своего героя. Была предельная отдача сердца и нервов в образе, и это делало зрителя соучастником сценического или кинопроцесса жизни героя.
Телевизионный фильм «Последнее дело комиссара Берлаха», на мой взгляд, для Н. К. Симонова необычная работа и в чем-то новая. Роль лишена эмоциональных взрывов, но мы чувствуем, как на протяжении 2-х серий Николай Константинович, то-бишь комиссар Берлах, одержимо и темпераментно живет одним — не дать уйти от ответа за преступления, совершенные в период фашизма.
Я играл противника комиссара Берлаха — хирурга Эменбергера. Трудновато мне было находиться под пристальным и одержимым взглядом комиссара Н. К. Симонова. Иногда я ощущал глаза Симонова, как рентгеновские лучи, от которых никуда не скроешься.
И самое интересное наблюдение, которое я вынес от общения с ним,— это то, что в перерывах между съемками, отдыхая, куря или беседуя, Симонов не выходит из роли. Он все время о чем-то думает, что-то решает. Я заговариваю на разные темы, задаю вопросы, не относящиеся к роли, к ситуации, и Н. К. отвечает них, а где-то внутри я чувствую, что он продолжает изучать меня не как Попова, а как Эменбергера и иногда становилось страшновато, потому что начинал, даже в момент отдыха от роли, чувствовать себя подсудимым.
Думая о таланте Н. К. Симонова, я вспоминаю статью дореволюционного критика, посвященную одному очень большому актеру. Критик пишет о том, что много видел на своем веку талантов огромных, больших, средних, маленьких, но каков бы ни был их размер, общее деление их то же, что у металлов. Есть металлы благородные и металлы обыкновенные, поддельные. Так и талант. Артист может иметь, огромный талант, могучий темперамент, блистательную технику, но во всем этом ни капли или очень мало благородства.
Так вот, талантом, сотканным из благородства, вошел в искусство Н.К. Симонов.
Попов А.А. О Николая Константиновиче Симонове. – В кн.: Андрей Попов. Сб. статей. М., 1989. С. 353-355