Многим, должно быть, памятна эта сцена: март 2012-го, программа «На ночь глядя», Владимир Сорокин отпивает из стакана и полминуты — невероятная для эфира пауза — думает над тем, чего же он в этой жизни боится. Направленный в одну точку взгляд: «Писатель размышляет», холст, масло. Несколько вздохов, обещающих (вот сейчас!) какую-нибудь неожиданную реплику. Чуть скривленные губы — с таким выражением лица отбрасываются варианты и подбираются слова. Наконец — закутанный в частицы, местоимения и вводные ответ:
«Ну, главного, наверное, — это все-таки потери себя».
Чистый разговорный саспенс; прямо как в «Охотнике за разумом».
Саспенс и — надо все-таки признать — мучение. Литературный критик Лев Данилкин, в 2002 году опубликовавший в «Афише» близкий к идеалу сорокинский профайл, предупреждал: автор говорит медленно, долго и не слишком результативно; человек, написавший столько уморительных и жутких диалогов, совершенно беспомощен в устном жанре; и не в словесной пикировке стоит искать истину о его текстах и породившем их сознании.
Между тем Сорокин на экране — тот, что дегустировал водку с Борисом Акимовым, обсуждал с Кириллом Серебренниковым Кафку и чуть не получил тортом в лицо за людоедский рассказ «Настя», — уже не первое десятилетие гипнотизирует зрителя, повторяя один и тот же набор нехитрых, в общем, соображений о российской внутренней политике и перспективах бумажной книги. Самое тут поразительное — что он не предпринимает для этого ровно никаких усилий: терпеливо ответив на пустоватые — что же будет с родиной и с нами — вопросы, писатель возвращается к своему скрытому от посторонних быту; тайна — не рассеивается.
«Сорокин трип» Антона Желнова и Юрия Сапрыкина — вероятно, наиболее радикальная на сегодняшний день интервенция в личную жизнь писателя, которая при этом не превращается в вульгарно-домашний «портрет одного гения». Камера Михаила Кричмана следует за героем по берлинскому лесу и московской канатной дороге, застает его с трубкой и за компьютером, фиксирует, как он играет с собаками и смотрит спектакль по собственному произведению, но никогда не пересекает незримую — и, по-видимому, очерченную самим писателем — границу. Даже в очевидно срежиссированных кусках — «а теперь давайте снимем, как вы задумчиво глядите в камин» — Сорокин держит дистанцию: игра ведется на его территории и по его правилам.
<...> Авторы избегают соблазна энциклопедичности («родился — женился — прославился», хотя и этот вики-запрос будет удовлетворен), не претендуют на фундаментальность (труды и дни Сорокина комментирует избранные лица; круг, который очень хочется расширить) и почти не обсуждают, собственно, экстремальность сорокинского письма: невинных, в общем, цитат из «Нормы» и «Сала» недостаточно, чтобы понять, почему этого писателя так любят и ненавидят.
Конечно, это не гипсовая статуя современного классика, не подсерия ЖЗЛ «Биография продолжается» и не глава из будущего школьного учебника литературы, но образ Сорокина в фильме — при всем своем магнетизме — оказывается слишком, что ли, нормальным; грозный миф — обезврежен. Человек, которого в свое время называли литературным террористом, отправившим под откос поезд русской классики со всеми его исповедями горячего сердца и проблемами отцов и детей, страшно похож тут на (условного и безусловного) Тургенева: умного, глубокого, красивого автора, который никогда в жизни не напишет никакому Мартину Алексеевичу «я тебя **** гад ты срать на нас» — зато может долго рассуждать о красоте русского леса. <...>
Кириенков И. «Сорокин трип» // Искусство кино. 11.09.2019