«...» сильную завязку событий предлагает нам кинодраматург Сергей Антонов. В ней можно «разгуляться» актеру В. Меркурьеву, да и постановщику тоже. И все-таки от многообещающей экспозиции фильма я уношу досадное разочарование. Ничего нового, значительного не открыл нам драматург. Да, Булыгин теперь уже не начальник учреждения. Да, он должен бросить все, чего уже достиг, и вернуться к тому, с чего начал много лет назад. Разве в жизни такое решение не потребует раздумий, испытаний? Конечно же, потребует. Это ведь потрясение, и немалое. Но то в жизни, а в кинематографе почему-то бывает иначе. Тут стыдливо обходят такие драматические потрясения. Я настойчиво вглядываюсь в лицо Меркурьева-Булыгина, хочу понять и увидеть, что переживает он в этот довольно критический для него момент. Но вот уже Булыгин склонился над огромной картой, ерзает по ней на полу, ищет неведомую ему реку, а потом на вопрос встревоженной жены: «Куда ты собрался?» — довольно бодро отвечает: «В Сибирь. Мост строить. Помнишь, какие мы с тобой мосты строили? Большие, певучие... Поезд идет, а фермы поют... Помнишь? Ну вот и теперь поедем... Что нос повесила? Радоваться надо...» Булыгин в сердцах заставляет дочь Ольгу играть на рояле «Цыганочку», пляшет, а затем выбегает на лестничную площадку — но все это лишь внешние атрибуты драматичности; настоящего же, глубокого человеческого чувства здесь нет. Едва наметившись, интересная ситуация свелась к обычному киноштампу.
Почему так произошло? С. Антонов задумал образ Булыгина противоречивым, сильным. И таким он хочет представить его зрителю с самого начала фильма. Пусть, дескать, начальник Булыгин и пообтерся в столице, нажил привычки, никак не украшающие его, но все-таки в нем живет тоска по первому мосту, по молодости. Тоскует-де человек по большому делу, да быт заел, развернуться негде! Тогда уж надо бы и не скрывать всего, что есть у Ивана Денисовича ценного и привлекательного. Тогда зачем он терпит угодливых референтов, наряжается так обдуманно на прием (все это ему нравится!), хлопочет о новой квартире и т. д. Думаю, что неопределенности в характере Булыгина произошли оттого, что С. Антонов как автор сценария, а за ним и постановщик фильма А. Зархи в завязке ленты словно бы погнались за двумя зайцами: с одной стороны, они хотели показать своего героя симпатичным, во всяком случае, лучшим, чем о нем думают другие (Одинцов, например, отлично изучил своего шефа и поэтому сразу даже не поверил, что тот серьезно решил о Сибири). С другой стороны, нельзя же, действительно, было уж так сразу представить Булыгина положительным героем. Он и подхалимов терпел, и ездить в салон-вагонах ему нравилось — вот и пляшет сгоряча «Цыганочку»...
А между тем народная поговорка мудрая: погонишься за двумя зайцами — ни одного не поймаешь! Играть артисту В. Меркурьеву в первых эпизодах фильма почти нечего: ведь человек со своеобразной психологией и сильными чувствами, ищущий верное решение, драматургом и режиссером лишь подразумевается.
У меня есть свои претензии к В. Меркурьеву. Я считаю, что на протяжении всего фильма, даже в тех эпизодах, где драматургия позволяет артисту передать интересные черты булыгинского характера, талантливый актер не находит разнообразных красок. Все время я ловлю себя на том, что Булыгин — этот волевой человек, в чем-то излишне властный и страдающий от этого, — скрыт от меня. Актер словно чего-то побаивается, он все время слишком сдержан, я бы сказал, величаво сдержан — в движении ума и сердца. Надо отдать должное автору сценария: образ Ивана Денисовича им написан не по аптекарским рецептам, он дан в беспокойных человеческих исканиях. После экспозиции характер развивается вширь и вглубь, драматургически напряженно, остро: сценарист то и дело ставит перед героем препятствия, которые требуют от него напряженной работы мысли, сильных душевных движений. В поезде, в общем вагоне, Булыгин в пареньке-безбилетнике, пойманном контролерами, узнает своего сына Виктора. Отцу стыдно, он сначала сделал вид, что не признал его, а потом окликнул, посадил рядом...
На строительстве моста главным инженером оказывается неожиданно для Булыгина тот самый молоденький инженер Орлов, которого он встречал в спецвагоне («Мальчишка, что с ним делать?»). И когда Орлов предложил смелый проект — ставить сваи моста со льда, то именно Булыгин стал самым упорным противником этого предложения. И вот бесполезно люди тратят свою энергию, труд, сбрасывая в реку тонны земли. Вода смывает землю. А Булыгин держится на своем. Наконец, его предал Одинцов — не приехал на Северную; добился, чтобы запретили тянуть сваи по льду; прислал телеграмму, намекал, чтобы Булыгин, его бывший всемогущий «шеф», покинул строительство...
Каждый из этих поворотов сюжета давал Булыгину возможность узнавать все новое и новое в людях. Актеру, играющему Булыгина, и надо было показать, как его герой постигает действительность. Тогда и образ самого Булыгина стал бы более значительным. И если этого не получилось в полной мере, то виновен здесь и актер, не сумевший воспользоваться возможностями драматургии. Сдержанность его исполнения привела к однообразию, к излишней помпезности, неестественной монументальности.
Узнав сына в вагоне, Булыгин даже не вздрогнул. Он лишь смутился, отвел глаза. Глаза тусклые, они ничего не сказали мне, зрителю, хотя я и понимал, что сцена должна раскрываться в подтексте, внутренне очень напряженном. Такие же тусклые глаза Булыгина встретили весть о предательстве Одинцова.
«...» артист часто будто любуется значительностью своего героя. Даже тогда, когда Булыгину нестерпимо горько. В морозное туманное утро бегут люди со стройки. Убегает и Виктор. Казалось бы, хоть здесь Иван Денисович даст волю своим чувствам — так нет. Он стоит в позе обиженного, да еще поучает сына: «Смотри там... работай, как положено. Людей не смеши». Артист позирует перед кинокамерой и в сцене, когда Булыгину приходится говорить Лене жестокие слова, когда он хочет заглушить ее горячую, юную любовь к Виктору.
Конечно, есть у Меркурьева и удачные, яркие сцены, например сцена с установкой свай. Смело шагает Булыгин впереди тягачей; трещит лед, вот-вот провалится эта громадина, которую тащат по ледяному покрову реки тракторы. Идет, будто в атаку, спокойный командир, ведет армаду тягачей за собой. Тут стремление артиста к «приподнятости» оправдано. В драматический момент напряженных, рискованных работ на реке выразительно — контрастно вошла в кадр фигура спокойно шагающего начальника строительства. Эта сцена волнует своим ритмом, атмосферой, тем, как ведет себя в ней Булыгин.
Фролов В. На самом трудном пути // Искусство кино. 1960. № 3.