«Недосказанное». Так называлась вторая передача Леонида Филатова о Юрии Богатыреве из цикла «Чтобы помнили». Она родилась на волне обвала зрительских откликов на первую, а не была заранее запланирована. И. как ни странно, если первая передача, тонкая, продуманная, тщательно выстроенная, вызывала теплое ностальгическое ощущение, которое можно было сформулировать строкой «печаль моя светла», то вторая, сделанная из материала, не вошедшего в предыдущую, вызвала острую, живую, как оказалось, совсем не заглохшую боль. Ужасную тоску по Юре Богатыреву. Наверное, потому, что вещи, говорившиеся в ней, были не общими, не публичными.
Это было личное.
От слов. Константина Райкина: «Я не среагировал на сообщение о смерти Юры. Просто не понял», — мороз подрал по коже. И хотя наша полоса «Телевидение и мы» мемуаров не предполагает... посмею нарушить это негласное правило, ибо все мы ужас как крепки задним умом, каемся задним числом и наперед не особенно задумываемся.
И потому тоже хочу сказать недосказанное. Юра звонил ночами (мы были друзья, и «Юра»—это не запоздалое амикошонство живого с мертвым, а то реальное имя, под каким я всегда знала его). Если между двумя и тремя ночи раздавалась мелкая трель междугородного телефонного звонка, ясно было, кто звонит, и, надо заметить, это не всегда радовало. Боже мой, да кабы знать — я бы сама на два ночи ставила будильник и звонила бы ежедневно, а не хныкала бы: «Посмотри на часы!». И когда однажды телефон зазвонил в пять утра, реакция была та же: «Опять у Юрки тоска, а мне спать хочется!» Это было сообщение о том, что час назад его не стало. Звонил наш общий друг. Буркнув: «Нашли время для розыгрышей!» — я бросила трубку. Звонок раздался снова, друг плакал и просил зайти утром к Юриной маме, которая жила рядом...
А у него и в самом деле была тоска. Нет, он не совершил ужасного. Он не покончил с собой. Он умер от тоски, от одиночества, от того, что даже у близких друзей для него было лишь несколько минут (в лучшем случае — несколько часов). И еще он умер от недооцененности, ибо это мучило его безмерно, как мало кого способно мучить. Ну, кажется, что стоило лишний раз сказать человеку о том, какой он замечательный, необыкновенный и талантливый. Особливо когда это и в самом дело так. Или написать письмо, увидев по телевизору детскую передачу «Будильник» (которую он по-детски же любил и даже гордился ею)...
Пишите. Звоните. Не стесняйтесь в слух восхищаться тем и теми кто в самом деле вас восхищает. Никому в целом мире не известно, чем может оказаться ваше письмо на чаше весов между жизнью и смертью. И вполне возможно, что тот, кто кажется вам знаменитым, богатым и благополучным, на самом деле не таков, и поддержка ваша ему нужна как воздух. Ах как мы все боимся показаться сентиментальными (а еще хуже—глупыми!). Ах как нас ужасно волнует, что подумает про автора восторженного письма адресат! А он-то, быть может, только этого вашего письма и ждет. И даже если не ответит, будет его хранить и помнить ваши слова. И хвастать вашим письмом друзьями.
(...)
Сегодня столько талантливых творцов живут в состоянии душевной растерянности. Они всегда умели делать свое дело, делать так, как никто кроме них. А добывать деньги на фильмы, спектакли, выставки, издание книг не умели никогда. И оказались оттеснены более энергичными и «ушлыми», хотя, как правило, менее талантливыми. Я верю, что однажды все встанет на свои места и художник снова будет заниматься искусством, а ловкий администратор — своим прямым делом. Но для этого художник должен хотя бы чувствовать свою нужность — поклонникам, зрителям, читателям. Чтобы ни у кого не возникала страшная мысль: «Если я для них уже умер, то зачем я тогда продолжаю жить?!»
Павлова И. Недосказанное. Невское время, 1995, 18 ноября.