— Пожалуй, вас без преувеличения можно назвать одним из самых «бытовых» и нетипичных режиссеров России. С момента выхода фильма «Москва слезам не верит» прошло уже шестнадцать лет, но для многих это по-прежнему «руководство к действию» в попытке обрести новую судьбу, заново поверить в себя и познать личное счастье. Были ли в вашей собственной жизни моменты, которые вы не побоялись использовать в этой картине?

— Да, пожалуй. Через несколько лет, когда «Москва слезам не верит» была давно закончена, я вдруг начал понимать, что картина эта автобиографична. Честно говоря, когда фильм снимался, мне это и в голову не приходило. Но после того, как все страсти уже улеглись, до меня вдруг дошло. Мы с Верой оба не москвичи и за свою жизнь познали все радости и тревоги завоевания «огней большого города».

— Как вы познакомились?

— Я был весьма стеснительным молодым человеком, и, думаю, не сведи нас судьба на одном курсе, мы бы никогда не стали мужем и женой. Надо сказать, что главные усилия к этому приложила Вера. У нас был очень сильный, интересный курс, но ей как-то удалось меня «разглядеть», выделить. Мне было очень тяжело в первые годы московской жизни, и она меня постоянно морально поддерживала. Вера из актерской среды, поэтому быстро и легко вписалась в театральный мир. А я чувствовал себя безумно неуверенно, и мне все казалось незнакомым и чужим. Вера взяла надо мной шефство, и сначала у нас были просто хорошие дружеские отношения. Любовь настигла нас года через полтора. Все незаметно перешло в другое качество, и это самое великое счастье моей и, надеюсь, ее жизни.

— Жизненная практика показывает — сколько существует счастливых браков, где жена актриса, а муж режиссер, столько же и не очень удачных. Вы, безусловно, принадлежите к первым. Существует ли какая-то формула успеха семьи, где два творческих человека «на один квадратный метр»?

— Пожалуй, эту формулу не вывести. Сначала я полагал, что не стоит режиссеру в первую очередь думать о супруге как об актрисе и начинать каждый новый фильм с мысли: а есть ли у меня там роль для жены? К примеру, Феллини опровергает это. У них была изумительная пара, однако он снял Мазину в очень немногих своих картинах. С другой стороны, есть Панфилов и Чурикова. У Глеба все фильмы сделаны именно в расчете на Инну, на главную роль для нее. И это мощный тандем, постоянно обогащающий кинематограф все новыми и новыми победами. Так что никакой закономерности здесь нет.

Честно говоря, я даже не понимаю, как может быть по-другому.

С трудом представляю себе актрису замужем за генералом или инженером. Когда я прихожу домой, нам с Верой всегда есть о чем говорить. Сейчас в нашу компанию добавилась дочь Юля. И результат этих разговоров — не раздражение, а взаимное дополнение. Конечно, на съемочной площадке мы с Верой относимся друг к другу ревниво — я смотрю на нее более придирчивым взглядом, чем на любую другую актрису. Когда мы снимали «Москва слезам не верит», дошло до того, что вся группа начала ее от меня оберегать, настолько я ее затюкал.

Потом, через много лет, когда я смотрел картину, наверное, уже в сотый раз, я подумал: Боже, как же она хорошо там играет! Впрочем, Вера тоже не остается в долгу. Отсматривая первый материал, она говорит: «Это кошмар, полный завал — что ты наснимал, что ты делаешь?» Но все эти первые проявления — форма доказательства любви. Мае кажется, с точки зрения семейных отношений это даже помогает.

— На кого из вас больше похожа самая молодая представительница «клана» Меньшовых, столь успешно дебютировавшая на ТV?

— Наверное, Юля похожа на себя. Она долгое время разрывалась между нами и даже внешне становилась похожей то на Веру, то на меня. Слава Богу, победило Верино начало. А в характере переплелось и мое и ее, но уже наступил тот этап, когда происходит синтез разных составляющих. Название ее программы «Я сама» — Юлино жизненное кредо. Она нас практически не впускает в свою жизнь. Видимо, комплекс ребенка знаменитых людей реально существует, когда человек старается негромко произносить свою фамилию, чтобы ни в коем случае не подумали, что он дома с кем-то советуется, с папой или мамой. Юля даже в театральное училище поступала под фамилией Большова. Но сегодня, к счастью, она выруливает на полную самостоятельность. Нас с Верой на творческих встречах уже спрашивают: родители ли мы Юли или нет! Приятно слышать: «Ой, передайте, пожалуйста, что она замечательно ведет передачу».

У моей дочери хорошие внутренние стержни. Она весьма коммуникабельна, но при этом не очень современная девушка! И я рад этому обстоятельств! Юля глубоко религиозный человек, она сама этим увлеклась, прочла уйму книг. Ни я, ни Вера ее к этому не подвигали — я-то, можно сказать, вообще атеист, мы никогда не ходили в церковь. А вот она нашла себя, этот процесс понадобился ей для душевного созревания.

— Но ведь сегодня многие представители вашего поколения стали захаживать в церковь. У кого-то это искренний порыв, кто-то отдает дань моде. Иногда по телевизору можно увидеть людей, вчера ей всю глотку кричавших: «Ленин! Партия! Комсомол!», а сегодня! ставящих пудовые свечи...

— Я в этом смысле очень крепкий человек и не боюсь быть самим собой. Если я всю жизнь был атеистом, то не способен в один прекрасный день уверовать. Это очень сложный процесс. А мода... Я нонконформист и никогда не был человеком стаи.

— Сегодня все чаще говорят о ностальгии по ушедшим временам. Вы испытываете подобное чувство?

— Скорее это ностальгия по молодости, по атмосфере наших прокуренных кухонь, в которых звучали гитары, диссидентские разговоры про то, как плохо мы живем, хохот, анекдоты, — все это переплетено в один тугой клубок. Конечно, это было замечательное время. Каких друзей тогда приобретали на всю жизнь... Что абсолютно нетипично для общества, в которое мы сейчас окунаемся, — здесь нет друзей, а есть лишь товарищи, приятели.

— Я много раз слышал о том, что вас не любят коллеги-кинематографисты. Правда ли это, и если да, то в чем вы видите причины такой нелюбви?

— Это верное мнение — не любят, и разгадывать эту загадку я начал очень давно, но до сих пор так и не докопался до истины. Откровенно говоря, мне уже наплевать. Это тот случай, когда человек не из тусовки — у меня есть там какие-то товарищи, но друзей, конечно, нет. Все началось с «Москва слезам не верит». Есть момент зависти. «Оскар» всех оскорбил со страшной силой. Люди, понимаешь, всю жизнь трудились, старались, а получил человек, на которого никто не ставил. Хромая лошадка вдруг первой прибежала к финишу. Но есть и другое. Наш Союз кинематографистов, который занял позицию подхалимажа к властям, мне безумно несимпатичен. Наверное, это прорывается в моем поведении. Плакат, висевший через улицу Горького: «Президент, кинематографисты с вами», и то, как они сейчас сдают этого президента за рубль двадцать, — все это крайне меня отвращает. Такие вещи не по мне. Я приехал в Москву из очень бесхитростной среды и помню, как у нас было: да — да, нет — нет. А здесь был просто потрясен, когда увидел, как выходящие с премьеры спектакля или фильма актеры говорят: это, мол, черт-те что, как там все ужасно играют, какое дерьмо режиссер. И тут же, без паузы, начинают целоваться с этими актерами, восклицать: «Старик, ну, это грандиозно, это потрясающе...» Я всегда думал: «Боже, какой фальшивый мир, никогда в него не войду, не буду играть по этим правилам». Зря я надеялся — пришлось. Есть много людей в нашей среде, которые органически не выдерживают правды. Но тем не менее я никогда старался до конца не фальшивить. И все равно где-то проговариваюсь или говорю за глаза. Но, честно говоря, эта возня мне здорово поднадоела. Когда я привез «Ширли-мырли» на «Киношок», получилась та же самая ситуация, что и с «Москва слезам не верит». Опять началось «Образец пошлости всех времен и народов». Боже мой, да что вы несете?! Какой-нибудь приятель даст интервью газете — и я просто вижу враждебность. Целая куча претендентов вцепится и растерзает на куски. Но я знаю, что в моем фильме очень много профессиональных достоинств, настолько заметных, что можно было бы и промолчать...

Мне слишком многое не нравится из того, что сегодня происходит, не нравятся эти новые рожи, вышедшие на поверхность. И я все время думал: какой нужно найти ход, чтобы все это отразить? По-моему, «Ширли-мырли» был удачной попыткой показать весь абсурд и пошлость сегодняшнего дня. В виде фарса. <...>

Меньшов В. Вот такие Ширли-Мырли (инт. Кирилла Кагана) // Обозреватель. 1995. № 11. С. 76-79.