Показом новой картины Владимира Меньшова «Ширли-Мырли» завершился на этой неделе шестидесятый сезон Центрального дома кинематографистов. Из-за большого ажиотажа картину показывали дважды. Между просмотрами состоялась пресс-конференция, на которой выяснилось, что на картину потрачено более трех миллиардов рублей, что в конце августа она выходит на широкий экран и будет демонстрироваться в 79 регионах, что на «Кинотавр», вопреки утверждениям Марка Рудинштейна, фильм не представят, и что именно с «Ширли-Мырли» связывает Роскино надежды на долгожданный «прокатный прорыв».
Этот расчет, не раз оборачивавшийся чистой воды иллюзией, может оправдаться вполне. И дело даже не в том, что в фильме собраны все поколения народных (в прямом и переносном смысле) артистов, от Нонны Мордюковой до Игоря Угольникова, — дело в рассказанной истории. Завязка ее эффектна, хотя и обманчива, выстроившись в шеренги из копполовского «Апокалипсиса» — вертолеты несутся на Север, где обнаружен невиданных размеров алмаз, названный «Третья годовщина СНГ». Это единственная хронологическая подсказка в картине. Едва обозначенный актуальный зачин — на вырученные от продажи алмаза деньги все население России может три года отдыхать на Канарах, пока бригады корейцев и китайцев обустроят страну — отброшен и заменен на традиционный вневременной ход. Алмаз похищен мафией, потом у мафии, преступники охотятся друг за другом, а за ними с трудом поспевает милиция. Однако за нагромождением комедийных ходов чудо-камень очень скоро становится неразличим и остается присутствовать в фильме чисто формально: как яйцо, от которого все пошло. И пошло по линии колен Израилевых.
У гениального афериста Василия Кроликова обнаруживается брат-близнец, гениальный композитор и дирижер Иннокентий Шниперсон. Потом еще один — предводитель цыганского табора Роман Алмазов. И наконец Патрик Кроликоу — негр, стюард иностранной авиакомпании. Эти события сбивают с толку и мафию, и милицию, и самих братьев. Потому что аферист всю жизнь ненавидел евреев, а тут понял, что сам еврей. Дирижер — цыганщину, а оказалось, что сам на четверть цыган. Предводитель же табора на дух не выносил ни русских, ни евреев. И сходились они лишь в нелюбви к неграм. Кого ненавидит Патрик, так и не выяснилось, ибо появился он лишь за несколько минут до финальных титров. Первые же три брата свою национальную рознь, равно как и снобизм, манию автономности и клептоманию, благополучно преодолели и, пропев хором народную песню, отправились вместе с другими «русскоязычными россиянами» на Канары — забытый в пылу родственных обретений алмаз достался милиции.
Все это, конечно, совсем не ново даже на пепелище отечественного кино последних лет. Любер-антисемит узнавал, что он сын еврея в «Луна парке» у Павла Лунгина. Русский, немец, еврей и цыган пели хором во «Времени печали» Сергея Сельянова. Но только Владимир Меньшов сумет повернуть дело так, что за любыми напевами возникала незабвенная «Страна моя родная» — идеальная территория для сказочных поворотов судьбы (а сказка для кино, как известно, куда важнее чем быль). Меньшов — единственный, наверное, из советских режиссеров последних десятилетий, кто смог освоиться на этой территории. Он единственный, кто пытается эксплуатировать не эстетику, а идеологию Большого стиля, поэтому и «гол-ливудский» Александров, и «посконный» Пырьев в равной степени становятся для него с его наивными и дидактичными сюжетами недостижимым идеалом. Орденоносный экспресс «Москва слезам не верит» — «Ширли-Мырли» вписался в колею советского кино 30-50-х годов — так, будто кинематографа 60-70-х не было вовсе.
В новом фильме немало кивков в сторону Голливуда (от упомянутой уже цитаты с «Полетом Валькирий» из Копполы до чаплиновских гэгов) и совсем нет ссылок на европейский кинематограф. И вряд ли причина лишь в чувстве благодарности к сверхдержаве, некогда вручившей начинающему режиссеру свою высшую кинонаграду. Просто заокеанская мечта оказалась слишком близка советской мечте, и лишь вульгарность рационалистического мышления не позволила американцам отступить перед идеей сделать из сказки быль.
Зато на смену неизбежной в сказках иерархичности приходит столь удобный в обыденной жизни демократизм. В том числе и демократизм вкуса — завоевание Нового Света, которое ставит не чуждого почвеннических начал Меньшова в ряды приверженцев западной системы оценок. И настоящей кульминацией в его фильме становится вовсе не национальное примирение героев, а сцена, когда уголовник Вася, скрываясь от погони, оказывается вместо брата Иннокентия на сцене Большого зала Мос-ковской консерватории. А подвластный ему оркестр вместо чего-то элитарно заумного начинает выдавать зажигательный цыганский перепляс — и в храме классического искусства воцаряется всеобщее ликование.
Перефразируя знаменитую сентенцию: поскреби русского и увидишь татарина, — Меньшов мог бы сказать, что в каждом русском Шниперсоне живет Кроликов, а в Кроликове — Алмазов, а потому любые попытки европеизации вкуса этой «новой исторической общности», если и не вредны, то абсолютно бессмысленны. После Станислава Говорухина в Советском Союзе Меньшов был, пожалуй, самым последовательным в своем неприятии авторского кино и противопоставлении ему «кино общедоступного». В отличие от Говорухина, он, хотя и с большими паузами, но продолжает заниматься собственным делом. А потому, как ни печально для многих это признать, в очередной раз может выйти победителем.
Юсипова Л. Где пепел, там и алмаз // КоммерсантЪ. 1995. 3 июня. С. 1, 13.