В молодости я трепетал и напрягался, увидев слово «киносценарий». Жадно читал их в «Искусстве кино», в сборниках, в виде маленьких книжечек. Некоторые вызывали восхищение и зависть. «Жили-были старик со старухой» один из них.
— Бога нет. — Точно. А закурить есть? Откуда берутся такие реплики? Кто их придумывает? Кто эти Фрид и Дунский? Сценарист, всем известно, столичная профессия. Откуда они, москвичи, знают простых людей, так глубоко и тонко их понимают, сочувствуют им?
— Вы святые?
— Нет, мы из Фирсанова.
Это уже Чехов. Похожая конструкция. И сразу незнакомые Фрид и Дунский стали родными. Вспоминая их, могу опереться всего на несколько встреч, разбросанных в минувших десятилетиях, всегда на людях, для многих из которых они были Юлик и Валерик. Не могу претендовать на такую близость. Просто попробую в светлую память о них вернуться в прошлое, где они, творчески и человечески, занимали особое место. Невольно придется торчать рядом с ними, занимать кадр и даже притязать на крупный план.
Личное знакомство произошло на одном из семинаров. В Болшево или Репино. Эти семинары! Шумные, хмельные сборища, атмосфера братства. Из года в год. Нас, молодых и неопытных, подпускали к старым бизонам. Я был свидетелем таких ассамблей, когда в Болшево собирались сценаристы трех поколений. Для примера: Каплер, Ежов, Шпаликов. Тут завязывались многолетние дружбы и приятельства. Было видно, кто работник, а кто лентяй. Кто пьет, а кто выпивает. Кто храпит, а кто спит, как сурок. Как не пожалеть нынешнюю сценарную молодежь, отлученную от такой роскоши — оплаченный проезд, крыша над головой, еды вдоволь и доброжелательный мастер, готовый прочитать кучу текстов, дать совет, подбодрить и даже протолкнуть твой сценарий в инстанциях.
Однажды приезжаю и узнаю, что записан в мастерскую древнего сценариста еще сталинского помета. Вычеркиваю себя и самовольно записываюсь к Фриду и Дунскому. Прихожу на занятие. Достаю заявку, копаюсь в бумажках. Немного нервничаю. Не случилось бы неловкости. И точно. Застенчиво улыбаясь, Дунский говорит:
— Юра, я что-то не вижу вас в нашем списке.
Быстро догадываюсь, я смухлевал в одном экземпляре, что был на стене, а у него в руках другой.
— Не знаю, Юлий Федорович. Я видел себя у вас. Никуда не пойду. И остался.
Старец, от которого я сбежал, тоже имел свой список, и в нем я не был вычеркнут.
— Вы что это отлыниваете? Я жду вас уже неделю. Строгий взгляд призывает к порядку, дисциплине.
— Извините. Какая-то путаница. Я в другой мастерской. Обошлось без глубоких расследований.
В мастерской Фрида и Дунского было весело, непринужденно. Но критиками они были вовсе не безобидными. Заявка моя не имела успеха. Мягко и тактично я был уличен в неподготовленности замысла. Мне была предписана такая жесткая диета по чтению, добыванию материала, что в конце концов пришлось капитулировать. Урок состоял в том, что замысел может сколь угодно далеко отстоять от твоего опыта переживаний, но не порывать с ним совсем. Самое атлетическое воображение собьется на надуманность, сфальшивит.
К этому времени я уже знал о драматическом жизненном пути моих старших товарищей. Уже не удивлялся разнообразию придуманных ими сюжетов, огромной толпе персонажей. Припоминаю неуклюжие эвфемизмы сочувствующих и симпатизирующих рецензентов, когда им требовалось сообщить биографии знаменитых сценаристов. Выходило так туманно, будто они то ли с неба упали, то ли осваивали Север по комсомольским путевкам.
— После ужина зайди ко мне, — говорит приятель.
— Опять водка?
— Нет. Но не пожалеешь. Своего соседа не зови.
Удаляется для тонких конспиративных действий. Так для узкого круга сервировались выдающиеся рассказчики Фрид и Дунский. Время было суровое.
Их общества искали. Не только потому, что Юлий и Валерий были приветливы и дружелюбны. Думаю, еще и по причине недостатка нашей личной обожженности жизнью, из профессионального любопытства. К ним можно было войти так, как спускаются в золотоносный рудник. Вам представят место действия, характеры, яркую коллизию, убедительные подробности. Сюжет будет мрачным, интонация смешной. Послушаешь и уходишь с ощущением уносимой добычи. При этом испытываешь приподнятое чувство — тебе доверяют.
Сегодня замечательная книга Фрида «58 1/2» общедоступна. В ней можно найти многое из того, что мы когда-то слышали на тайных посиделках. На моей книжной полке она стоит в ряду каторжной литературы. Солженицын, Шаламов, Волков, Гинзбург. В одну из последних встреч спрашиваю:
— Валерий, как же удалось осуществить это предприятие?
— Издатель сказал, нужна сумма. Назвал. Я крякнул. Значительная. Прикинул, придется обратиться примерно к пятнадцати приятелям. Вы не поверите, уже на шестом я ее собрал.
— Долги вернули?
— Вернул.
Дружеское окружение Дунского и Фрида вызывает зависть. Цвет поколения. Высочайший духовный, интеллектуальный уровень. Сужу по тому, что мне щедро перепало от их друзей. Из Нижнего Новгорода пришла книжка о М. Л. Левине, физике и литераторе, авторе уникальных воспоминаний о Сахарове «Прогулки с Пушкиным». Из Москвы — том мемуаров об академике М. А. Леонтовиче. Потрясающее чтение.
Меня всегда занимало, как технически осуществляется соавторство.
Случай Дунского и Фрида вообще какой-то особый. Похоже, по всем жизненным показаниям они были обречены на соавторство. Дружны чуть ли не с детства. Срок получили по одному делу. Отсиживали его на соседних нарах. На поселении — в одной избе. На воле снова рядом, через лестничную площадку. Удивительная слиянность.
В том же Болшево вижу Дунского за бильярдом. Фрида нет. Вдруг возникает в дверях. Постоял и смылся. Будто хотел убедиться — ты здесь? Все в порядке? Ловлю себя на литературщине. Но не на пустом месте. Легко представляю их в крутой лагерной ситуации. Спина к спине. Друг за друга перегрызут глотку. Любому. И это деликатнейшие, по-старинному церемонные Юлий и Валерий. И еще хочу слитературничать. В попытке найти их внешнюю разность, ведь они не были близнецами. Юлий всегда представлялся мне собравшимся в филармонию. Тогда как Валерий — на футбол. Интроверт и экстраверт. Всем, кому повезло, помнят их незабываемый концертный номер «Лучший из них». Фрид читает, Дунский комментирует. Не могу представить, чтобы наоборот. Первый сочно, смачно разрушает всяческие табу. Второй восстанавливает через стыдливость. В итоге — потрясающий лиризм.
Что это было? Байки, анекдоты, песни, эпиграммы того времени? Общий друг Юлия и Валерия доктор наук М. А. Миллер нашел замечательное определение. Это была форма современного домашнего музицирования. На кухню рояль не вкатишь. Да и не умеем мы на роялях.
А что же с соавторством?
Помню, расспрашивал Валерия в поезде, на пути из Санта-Барбары в Сан-Франциско. Наша группа была в гостях у американских сценаристов. Отвечал скупо. Может, я неудачно, не вовремя подсел.
— Юлик за машинкой. Я поблизости.
— Что же, разыгрывали роли?
— И так бывало.
— Но как синхронизируется воображение? Вас же двое.
— Похоже на волейбол. Мяч должен быть в воздухе. Юлик был силен. У меня воображение бедное.
Самое главное отдал покойному другу.
В том же путешествии по Америке случился эпизод, крепко мне запомнившийся. В какой-то момент нашу группу разделили. Одни отправились в Сиэтл, другие в Оклахому. Снова все собрались в Вашингтоне. Не виделись какую-нибудь неделю. Но как мы кинулись друг к другу! Немедленно организовали вечеринку. И, конечно, Валерий стал ее главной фигурой. Это был наш последний семинар на болшевский манер. Выпивка, скромная закуска на газетке, кипятильник. И даже нашлось кому сыграть грустную роль неприглашенного. Чувствовалось, больше не соберемся. Так и вышло.
Последняя встреча с Валерием ознаменовалась событием, глубоко тронувшим меня. Мы были немного утомлены заседанием жюри и двинулись пропустить по рюмке. Главную премию поделили талантливые сценарии. Оба отличались нескрываемым, влюбленным цитированием. Один — наш маленький «M. A. S. H.», другой — наш маленький «Амаркорд».
— Здорово пишут эти ребята.
— Что ж вы им только по «шестерке» поставили? — укорил Валерий.
— Чтобы получить «семерку», надо было написать «Хрусталев, машину!». Мы зашли в забегаловку «Козья ножка». Валерий платил. Мягко, но властно настоял на этом. На закуску попросил два ломтя черного хлеба. Сели.
— Юра, не пора ли нам перейти на «ты»? Если вы не возражаете.
— Спасибо, Валерий. За тебя.
— Повторим?
— По слезочке, как говорят в моей деревне.
Прощаясь, обнялись. Юлик и Валерик. Нежные суффиксы. В нашем сообществе они принадлежат только им двоим. Никому больше.
Клепиков Ю. Лучшие из нас // Искусство кино. 1999. № 2. С. 49-51.