Любовь Аркус
«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
Я позвонила ему в Берлин, будучи редактором почти несуществующего журнала. Позвонила по неистребимой профессиональной привычке: Фридрих Наумович, нет ли у вас чего-нибудь для «Сеанса»? Все равно — рассказ, фрагмент сценария, фрагмент романа, эссе, наконец? Он подарил мне эссе о Шагале, написанное в процессе работы над киносценарием для режиссера Александра Зельдовича. Он не уверен, что фильм по этому сценарию будет поставлен. Я не уверена, что очередной номер моего журнала в скором времени появится в свет. Поэтому с разрешения Фридриха Горенштейна, отдаю эссе в «Смену», газету, с которой у писателя существуют давние творческие связи.
Любовь Аркус, главный редактор журнала «Сеанс»
О Марке Шагале сказано много разного разными людьми. Поклонниками больше, чем недоброжелателями и завистниками. Так всегда бывает, когда человек добивается всемирного признания. Тогда поклонников у него много и мысли их однообразны. В этом случае для постижения образа большую ценность имеют недоброжелатели. Не для того, чтобы солидаризироваться с их бессильной злобой и беспомощной завистью, а для того чтобы в потоке их ухищрений найти живые крупицы подлинного. Ведь славословие гораздо фальшивее зависти, в которой больше искренности. Впрочем, зависть понятие емкое, не обязательно связанное с ядом Сальери. Можно ведь и любить завидуя. Это как раз то, что спасает от слепоты в любви, и в то же время от одноглазого славословия. Мои мысли как раз и есть мысли любящего завистника.
А Марку Шагалу было в чем завидовать. Если внимательно анализировать его жизнь, то создается впе-чатление, что помогали ему двое Великих, помогали с двух сторон: и Бог, и Дьявол. Божий талант и чертова удача присущи этому человеку, родившемуся в семье витебского еврея, торговца селедкой.
Шагал прожил 98 лет. Сама по себе всякая 98-летняя жизнь интересна. Ведь век приходится складывать из рваных кусков, из наблюдений, переживаний разных личностей. Век долгожителя обретает непрерывности. Особенно же ценно, если этот долгожитель — Шагал.
Что это было за столетие — с 80-х по 80-е — нет смысла говорить. Кровавая бойня первой мировой войны, апокалипсис русской революции и гражданской войны, зверства сталинского террора, горячечный бред гитлеризма. Человеку двадцатого столетия редко выпадала возможность вздохнуть, перевести дух. А в силу исторических обстоятельств, когда человеку трудно, человеку — еврею трудно вдвойне. Шагал как раз был таким человеком — евреем. Вокруг Шагала умирали, погибали от рук погромщиков, от войн и сталинского террора, горели в гитлеровских крематориях родные, близкие, товарищи витебского детства, соплеменники, соотечественники. Шагал оставался невредим. Смерть как бы шутила с ним, шла рядом, казалась, пугала. Всякий раз он оставался жив, погибал вместо него кто-либо другой. Такой «участливый билет», такая счастливая удача для человека порядочного душевно тяжела. И Шагал испытал в полной мере эту душевную тяжесть. После смерти любимой жены Беллы, после смерти отца, после смерти у него на глазах соплемен-ников во время провинциального витебского погрома и после всемирной смерти миллионов на глазах у Бога. Что же помогло ему не только выжить, но и прожить без малого столетие? Во всяком случае, не божий талант. Талант редко помогает в долгожительстве. Чертова удача? С этим можно было бы согласиться, при одном «но». В отличие от другого долгожителя — Фауста, Шагал все-таки не продавал черту душу. Тогда чем же он нравился черту? А он нравился черту — с этим приходится согласится.
Гневному вселенскому скептику и иронисту импонировало легкое, чисто хасидское отношение Мариа Ша-гала к жизни, вопреки бедам и потерям. Этим Шагал похож на первого библейского хасида Иова. Ведь Иов, невзирая на все страдания, которым по вола Бога подверг его дьявол, удовлетворился новыми детьми вмес-то погибших старых. Этого как раз не мог постичь в Иове Достоевский. Достоевский, особо почитавший Иова, страдал от такой «аморальной» легкости своего любимца.
А дело тут не в «аморализме». Как ни сладок культ великомученичества, хасидская вульгарная радость возвращает нас к тем счастливым временам, когда человек еще не был обременен психологией, и способен был к мироощущениям птиц и животных. Не эти ли потерянные мироощущения воссоздает пестрое прямолинейное творчество Шагала?
Быть оптимистом в раю не только смешно и глупо, но еще и бесплодно — в том смысле, что плод попросту съедается. Чему учит печальная история прародителя Адама. Но быть оптимистом в аду, выращивать яркие плоды среди адских котлов — это особая удача, подарок судьбы. Поэтому во времена пессимизма, нытья и разочарований так интересны не только плодоносные творения Шагала, но и его долгая плодоносная 98-летняя жизнь, счастливо подытоженная тихой, как спокойный сон, смертью.
Горенштейн Ф. Мысли о Марке Шагале // Смена. 1994. 2 апреля. № 61. С. 5.