Самые большие, самые страшные потери нашего кино заключались не в создании «полки» и даже не в том огромном массиве покалеченных поправками картин, а в том поистине необозримом кладбище сценариев и замыслов, что были зарублены на корню.
Даже беглое знакомство с ними приводит к мысли, что наше кино могло бы стать не просто лучше того, каким оно стало, но и вообще другим. Энергия мощного обновления, разбуженная в нем пусть и краткой хрущевской «оттепелью», неминуемо должна была сообщить нашему кинематографу иную интенсивность, иной ритм развития. И самое важное — более широкий диапазон поисков и их всеохватность. Знакомясь сегодня с пущенными когда-то в расход сценариями и замыслами, гораздо острее чувствуешь, что начавшееся тогда обновление не только затрагивало верхние, наиболее богатые слои кинопроцесса, а охватывало едва ли не всю толщу кинематографа 60-х. И вот именно этому-то общему движению советского киноискусства к новому облику и не дано было осуществиться. Оно было блокировано, приостановлено, рассыпано на отдельные звенья.
Сотни отвергнутых сценариев, пущенных под нож замыслов отразили масштабы беспрецедентной бойни, учиненной партийно-государственной машиной застойных лет. Я совсем не склонен думать, что буквально каждый из зарубленных сценариев (по крайней мере, из числа тех, о которых я далее расскажу) заведомо мог стать фильмом-шедевром: среди них были и сильные, и просто добротные, и спорные работы. И все же систематическое насильственное пресечение кинопроцесса оборачивалось для нашего экрана самыми разрушительными последствиями. Ибо нарушалась естественность и последовательность общего развития: то и дело изымались важные звенья, выпадали целые фазы постепенного вызревания новых тенденций, новой проблематики, постоянно ампутировались так называемые «крайности». Террор высокопоставленной редактуры свирепствовал буквально по всему фронту кинематографа. На некоторых направлениях пресечение неугодных Системе линий развития было тотальным. В одной из предыдущих публикаций я уже рассказал, как в 1965 году буквально за какие-то несколько месяцев госмашина практически под корень вырубила в нашем кино антикультовую тему^[1]. И этот отнюдь не единственный пример тотального табуирования той или иной проблематики, разговор о которой с экрана оказывался для Системы крайне нежелательным. Но трагический парадокс заключался в том, что темы, для режима самые желанные, тоже подвергались такой свирепой идейной дезинфекции, такому жесткому диктату раз и навсегда застолбленных установок, что живое, естественное развитие художественной мысли искусственно сдерживалось, тормозилось, отбрасывалось далеко назад даже на самых что ни на есть хрестоматийных для советского кино направлениях.

«Не чувствуется организующих усилий партии и государства, направленных на разгром врага...»
К какому маразму приводил принцип тематического планирования, господствовавший в нашем кино, слишком хорошо известно. Но главная беда, на мой взгляд, заключалась даже не в том, что единая ткань жизни механически разрывалась на лоскуты и при этом еще темы строго ранжировались: вот эта — самая важная, эта — так себе, а та и вовсе необязательна. Вся печаль заключалась в том, что буквально за каждым тематическим направлением устанавливался строжайший реестр допустимых и недопустимых принципов его разработки, буквально каждому приписывалась единая, заведомо заданная сверхзадача. Если ты ваяешь историко-революционный фильм — будь любезен показать «историческую неизбежность», «вдохновляющую и руководящую роль партии большевиков», «величие свершившегося исторического поворота», «высокую романтику» и т. д. Если взялся рассказать что-то о войне, то вынь да положь «величие и бессмертие ратного подвига» или «беспримерный героизм тружеников тыла». Другие же поводы и другие причины обращения к этим святым темам уже изначально вызывали болезненное подозрение. Даже в самом факте усложнения авторской задачи чудилось что-то крамольное, опасное, кощунственное. И именно отсюда — бесчисленная череда острейших конфликтов между живой, ищущей творческой мыслью, пытающейся сказать что-то новое, и армией идеологических контролеров, для которых каждый новый фильм запускался в производство только для того, чтобы еще и еще раз затвердить с экрана главные мифологемы тоталитарной системы.
<...>
«Испытание»
В каких узких и жестких рамках комитетские стратеги старались удержать развитие темы войны, показывает история прохождения через редакторские фильтры сценария Ю. Клепикова и Ф. Горенштейна «Испытание». И здесь, и в других случаях я сознательно не берусь давать свою интерпретацию сценариев и замыслов, о которых пойдет речь, дабы поберечь место для официальных документов. Вот первый из них:

Заключение киностудии «Ленфильм» по литературному сценарию Ф. Горенштейна и Ю. Клепикова «Испытание»
19.9.1970 г.
Литературный сценарий Ф. Горенштейна и Ю. Клепикова «Испытание» оставляет сильное впечатление своей суровой правдивостью. Несмотря на то, что история, рассказанная авторами, драматична и даже во многом трагична, сценарий рождает чувство просветления, ибо в нем торжествуют принципы социалистического гуманизма.
Авторами найдена та интонация мужественной простоты, которая заставляет с абсолютным доверием отнестись ко всему происходящему. Мальчик, потерявший мать и оставшийся в трудное военное время один в чужом городе, сталкивается со многими людьми, и все они, за исключением «дяди в кожаном» и его семьи, обрисованных с яростной беспощадностью, — несмотря на собственные горести и заботы, находят возможность так или иначе помочь ребенку. [...].
В сценарии удалось счастливо избежать сентиментальности и слащавости (фабула таила такого рода опасности) — он суров, но не мрачен, драматичен, но не пессимистичен и прежде всего предельно искренен.
Считая сценарий «Испытание» правдивым и гуманистичным, отмечая его художественные достоинства, киностудия «Ленфильм» принимает его и представляет Комитету по кинематографии при Совете Министров СССР.
Директор киностудии «Ленфильм» И. Киселев

Думаю, что уже первая фраза столь благожелательной рекомендации — «сценарий оставляет сильное впечатление своей суровой правдивостью» — вызвала у верховных стражей комитета отнюдь не ту реакцию, на которую она была рассчитана. Тем более что за фамилией одного из авторов, Ю. Клепикова, начиная еще с «Аси-хромоножки», тянулся длинный шлейф далеко не самых благостных для комитетских киносторожей воспоминаний^[2]. Не мудрено, что очередная его работа сразу была взята под жесткий контроль.
Отрецензировать сценарий было поручено М. Блейману и С. Юткевичу. Первый из них сценарий Ю. Клепикова и Ф. Горенштейна поддержал безоговорочно («Здесь встретились два талантливых человека, и, конечно, получилось интересно»... «Все детали сценария написаны хорошо и зорко»). С. Юткевич (пожалуй, один из самых доброжелательных рецензентов ГСРК) на этот раз написал отзыв резкий и сердитый. «Сценарий „Испытание“ меня глубоко огорчил, так как он не только не является шагом вперед, но и написан с позиций, представляющихся мне давно пройденным этапом, — т. е. натуралистического описательства... Все это писать очень обидно, т. к. авторы люди явно одаренные и некоторые эпизоды написаны одаренной рукой, но в целом вся их бескрылая направленность делает вещь тоскливой, ничем не обогащающей зрителя и не продвигающей вперед искусство советского кинематографа».
На обсуждении в ГСРК у сценария обнаружились «грехи» прямо противоположные. А. Балихин (куратор тематической группы военно-патриотических фильмов): «Что меня смущает в манере записи сценария? Некоторая абстрактность образов, абстрактность происходящего, вещей и людей: некая притча, которая развертывается на материале в высшей степени непритчеобразном.
Что касается конкретных претензий, то они заключаются в следующем. «Мне кажется, что атмосфере жизни в сценарии не хватает чрезвычайно существенных моментов, которые связаны с точной характеристикой времени происходящего действия, потому что для нас принципиально важно — происходит ли это в начале 1941 года или в 1944 году. Есть в сценарии информационный ряд, сообщающий, что рассказанная история происходит не в начале, а в конце войны, но нет ощущения, что это происходит в момент поворота военных событий, нет настроения грядущей победы».
Именно в это и вцепились. Заместитель главного редактора В. Сытин сказал: «Не решено главное: не освещена тема самого великого подвига советского народа, который уже начал ломать хребет немецким захватчикам. А ставить такой бытописательский фильм о том, как трудно жилось нашим людям во второй половине войны, нет никакого резона».
М. Блейман, обнаружив столь резкое неприятие сценария, мягко и уклончиво, но все же попытался защитить свою ранее заявленную позицию. Л. Арнштам поддержал Ю. Клепикова и Ф. Горенштейна твердо: «Я давно не читал такой хорошей сценарной литературы, написанной талантливой рукой». Р. Юренев: «Лев Оскарович оказал дурную услугу, проведя параллель с Толстым, он сделал образы сценария еще более мелкими и серыми. Порок этого сценария в его глубокой вторичности [...] Все это было, было и много раз было [...]. У нас нет жизненных характеров, жизненных проблем, и поэтому если такую картину поставить, это будет невероятно скучно. Нет ничего нового, свежего, кроме некоторых деталей. И эта унылая вещь не дает ощущения радости близкой победы, радости и счастья 1944 года. У вас будет унылая вещь, которых мы много видели, и я решительно против того, чтобы эту вещь ставили. Здесь нет ядра, над которым стоило бы работать». Резкое, до предела накаленное обсуждение кончилось драматично. Вот как это зафиксировано в стенограмме:
«Тов. Клепиков. Большое впечатление произвела наполненная неблагожелательством речь товарища Юренева. И раз здесь уж так бестактно говорили, так грубо говорили, то и я, в свою очередь, буду так говорить.
Тов. Сытин. Я не хочу, чтобы вы здесь подобным образом разговаривали. Говорите спокойно и по существу.
(Клепиков уходит)».
Вскоре на «Ленфильм» поступило официальное заключение комитета:
«Главное управление, к сожалению, вынуждено констатировать, что убедительного и цельного художественного решения в сценарии не найдено, что он неточен по своему идейному звучанию и не создает правдивой, исторически конкретной картины жизни в указанное время.
Обращает на себя внимание тенденциозная разработка атмосферы времени и психологии персонажей [...], когда исход войны не вызывал сомнений и настроение всего народа было недвусмысленно приподнятым, оптимистическим.
[...] В сценарии совершенно не чувствуется организующих усилий государства и партии, направленных на разгром врага и установление порядка военного времени в тылу. [...] Вместо этого в сценарии царят хаос и неразбериха, которые кажутся еще большими и страшными оттого, что поданы глазами испуганного маленького мальчика, оставшегося в полном одиночестве.
Обобщенность, к которой стремятся авторы, часто оборачивается абстрактностью характеров [...].
Главное управление художественной кинематографии не может считать сценарий „Испытание“ перспективным. Перспективы включения в тематический план могут появиться у сценария только после вдумчивой и серьезной работы в свете указанных выше замечаний и рекомендаций. Очевидно также, что предстоящая работа связана с серьезным переосмыслением предложенного замысла.
Заместитель Главного редактора.
Сценарной редакционной коллегии В. Сытин».
Студия и авторы все же решили не сдаваться и попытались спасти сценарий. Была проведена его капитальная доработка. Но комитет жаждал не художественных совершенств, а переработки самой концепции. А потому отзывы членов ГСРК и на второй вариант ничуть не потеплели. Р. Юренев писал: «Общее впечатление от людей сценария — унылое, гнетущее, серое. Оно усиливается от проведения через весь сценарий линии едущих домой слепцов, держащихся за веревку [...]. Если студия „Ленфильм“ непременно хочет выпустить еще одну картину про детей во время войны, что, на мой взгляд, не является столь важной и актуальной темой, — то нужно постараться сделать картину более светлой, мажорной, более ясно показывающей силы победившего народа, а не мытарства и растерянность неуправляемой толпы». Из Москвы последовал новый отказ: «По-прежнему не удалось главное — показать в сценарии, что народ побеждает в громадном историческом испытании [...]. Сценарий не дает исторически правдивой картины жизни советского народа в годы окончания войны».
Поражаюсь стойкости ленфильмовцев! В явно безнадежной ситуации они снова засели за работу. В мае 1971 года в комитете получили еще один — уже третий! — вариант сценария. В сопроводительном письме студии говорилось: «Сейчас в сценарии более отчетливо выявлена оптимистичность атмосферы и то предчувствие грядущей победы, которое определяет мироощущение героев. Вне зависимости от драматизма или даже трагизма их личных судеб. С этой целью включены дополнительно эпизоды с молодым солдатом — Героем Советского Союза, расширена сцена с врачами и произведен ряд других изменений и уточнений. Все это позволило яснее прояснить гуманистический пафос сценария и точнее охарактеризовать его героев.
Хотим еще раз подчеркнуть, что считаем сценарий „Испытание“ основой для создания правдивого, оптимистического фильма, нравственный пафос которого — в утверждении высоких моральных качеств советского человека».
Доработка оказалась в самом деле столь радикальной, что теперь это признали практически все члены ГСРК, рецензировавшие третий вариант. Даже непримиримый Р. Юренев заметно потеплел: «Я прочел третий вариант этого сценария. Должен сказать, что авторы, упорно перерабатывая его, — добились положительных результатов. Атмосфера сценария сделалась более жизнерадостной, мысль о солидарности советских людей, взаимовыручке в трудных условиях — выступила четче [...]. Мучить авторов новыми доделками считаю нецелесообразным. Всякое произведение от слишком усердных усовершенствований становится хуже. Второй вариант сценария „Испытание“ был лучше первого, третий — лучше второго. Теперь можно разрешить к постановке».
Значит, победа?
Вот итоговый документ этой мучительной истории:
31.5.1971 г.
Директору киностудии «Ленфильм» тов. Киселеву И. Н.
В Комитете по кинематографии при Совете Министров СССР рассмотрен сценарий Ф. Горенштейна и Ю. Клепикова «Испытание» (режиссер Ю. Клепиков).
Следует отметить, что над сценарием после обсуждения его в Главном управлении художественной кинематографии проделана определенная работа.
Однако постановка фильма по этому сценарию представляется нецелесообразной по тематическим соображениям.
В. Баскаков

<...>

Фомин В. «На братских могилах не ставят крестов...» Советское кино 1965 — 1985 годов. Неосуществленное // Искусство кино. 1990. № 1. С. 100-110.