Островский? На экране? «Женитьба Бальзаминова»?!
Да, Островский, да, на экране. Да – вся трилогия о незадачливом женихе многих невест Мише бальзаминове и притом – в одной серии!
Вообще говоря, экранизация Островского, как и любого другого классика, – дело не новое: была «Гроза» В. Петрова, была «Бесприданница» Я. Протазанова, были и другие. Но в последнее время драматургия его как-то вышла из моды, и не только в кинематографе – даже на театре мысль поставить купеческую пьесу Островского отдает чем-то громоздким, скучным, устарелым…
Не буду дольше интриговать читателя и скажу без обиняков: фильм, поставленный К Воиновым по собственному сценарию, получился хорошим. Смешным. Грустным. Современным.
История маленького чиновника Миши Бальзаминова, фанатического искателя богатых невест, имеет два аспекта. История маленького человека вообще имеет два аспекта. Обличить его так же не ново, как и пожалеть. История эта имеет давнюю-предавнюю традицию в русской литературе, и пропорции смеха и слез на тот и другой случай отмерены еще Пушкиным и Гоголем.
Ставя Островского, автор фильма в известном смысле возвращает его назад к Гоголю, и тем самым — приближает к нам.
Быт Островского — знаменитый Замоскворецкий быт, под тяжестью которого погибли многие хорошие режиссерские начинания, — не отвергнут в фильме, не воспроизведен дотошно, не сгущен до символа: он стилизован.
Если бы художник Ф. Ясюкевич построил декорации в павильоне, он, вероятно, не удержался бы от сгущения и символики А может быть, и от добросовестного копирования. Счастливая мысль снять картину на натуре, на подлинном и благородном фоне архитектуры старинного Суздаля, как ни странно это может показаться, дала авторам возможность нарядной и очаровательной стилизации.
Быт в фильме переливается всеми красками русской ярмарочной радуги. Его этнография щедра и празднична.
Купеческое невеста Капочка (Ж. Прохоренко), словно сошедшая с картины «Сватовство майора», ее «благородная» наперсница Устинька (Л. Гурченко); непередаваемо-глупая Ничкина (Т. Носова) в восхитительном платке; две пребойкие сестрицы на выданьи — Анфиса и Раиса (И. Макарова и Н. Румянцева); трещотка и пьяница сваха (Л. Смирнова); правдоискательница Матрена (Е. Савинова) и идолоподобная вдова Белотелова (Н. Мордюкова); отличный ансамбль комедийных актрис — преимущественно из Театра киноактера — не исчерпывает картины, развернутой режиссером (хотя, несомненно, заслуживает отдельного и более подробного разговора).
Дворы и заборы, улицы, пролетки, будошники; громадные псы у Пежоновых, почти такие же косматые и сонные, как их хозяева; приживалки и юродивые при Белотеловой; веселый хам Неуеденов (И. Крючков) — дядяКапочки, и бравый майор Чебаков (Р. Быков) — соблазнитель Анфисы; цветастые шали, затейливые вывески, расписные чайники и сахарницы, маковки и колоколенки бесчисленных церквей, ресторация с нумерами, торговые ряды, петушиный бой, еврейский оркестр, гарнизонная тюрьма – вся эта пестрая и самобытная толчея, сквозь которую с упыбкой очарованного странника проходит Миша Бальзаминов (Г. Вицин), нарисована иногда слишком уж жирными мазками, но по большей части с захватывающей и непринужденной легкостью. Текст Островского (который так часто служит камнем преткновения), смело сведенный к минимуму, становится лучшим украшением этой щедрой россыпи лубочных мотивов.
Я предвижу возражения блюстителей классики. Театроведческие громы и молнии на голову режиссера, посмевшего...
Между тем если вспомнить историю отношений Островского и кино, то можно смело сказать, что фильмы-спектакли, поставленные с лучшими актерами и экранизированные с лучшими намерениями, как раз и стяжали несравненному русскому комедиографу славу скучнейшего сценариста.
Ставить Островского «по Островскому», видя в этом самоцель, право же, — неблагодарная задача. Время расставляет свои акценты в классике — одно сводит на нет, другое освещает по-новому, и если режиссер не умеет прислушаться к этому и старается быть лишь добросовестным историком литературы, а не современным художником, то лучше ему и не браться за классику.
— Итак, знаменитый быт Островского у Воинова «остранен» — он лишился своей плотности и непреложности. Вы невольно начинаете любоваться этой нарядной поэзией русского мещанства Но сквозь нее проступают постепенно другие мотивы. Даже жалкая духовность Миши Бальзаминова терпит крах на этой ярмарке житейской суеты.
Островский назвал одну из пьес своей трилогии — «Праздничный сон до обеда» Миша Бальзаминов ищет в соннике счастливых предзнаменований выгодной женитьбы. Режиссер развернул бальзаминовские сны всамостоятельное действие. Это скорее мечты, сны наяву, с открытыми глазами, этакое замоскворецкое визионерство...
Маленький чиновник видит себя генералом... царем
Здесь (в особенности во сне с генералом) эффект «остранения» достигает своего апогея — во многом благодаря музыке Б. Чайковского, которая, не позволяя действию перейти в прямую пародию, в то же время придает ему оттенок непередаваемого, простодушного бальзаминовского комизма. Ведь во сне все происходит на той же улице, все похоже на явь и несбыточно: белый конь, фотоаппараты, нацеленные, как пушки, послушные солдаты, преданные обыватели, восхищенные дамы...
Но действительность оказывается почти так же несбыточна, как сон. Вечный жених Миша Бальзаминов обретает наконец-то свою богатую невесту... Свадебный кортеж Бальзаминова и бывшей вдовы-богачки Белоголовой движется по той же улице, и в первую минуту кажется, что это еще одни сон замоскворецкого мечтателя...
Конечно, можно было бы обличить «маленького человека» Мишу Бальзаминова, искателя богатых невест; вытащить на свет божий его вечную прозу мещанина и стяжателя; протянуть прямую ниточку преемственности к драмам «на моральную тему»…
Режиссер не стал хвататься за эту ниточку, он сознательно опустил ее. Он не стал искать «актуализации» на путях прямых житейских аналогий и моральных уроков.
В решении уравнения «Островский — современность» он пошел более трудным — эстетическим, а не более простым — этическим путем. И достиг большого эффекта.
В стилизованной, эстетически-остраненной картине дней минувших, сквозь пеструю красочность знакомых мотивов проглядывает почти гоголевская устрашающая нелепость бытия. И Миша Бальзаминов у Г. Вицина — с его очарованной улыбкой — не столько развязный пошляк и мещанин, сколько — наивный мечтатель, искатель несбыточного.
Но в том-то и дело, что несбыточное, даже сбываясь, оборачивается страшным. Когда Миша во главе почти неправдоподобного кортежа оказывается на площади, где его столько раз унижали, он выскакивает из кареты и пускается в пляс. Это странный и нелепый танец маленького человека, который подумал, что может стать большим, танец-сон. минута его иллюзорной свободы. Но тут из свадебной кареты выходят два шафера, как дважандарма, под руки подхватывают жениха и водворяют на место, под боком у супруги, где отныне ему надлежит пребывать. Вдова Белоголова у Н. Мордюковой вовсе не только богатая дура, как у Островского, она богатая дура, и найдя свою мечту, Миша потерял свое единственное достояние — свободу мечтать...
Может быть, маленький человек — не такая уж светлая личность, но какая-никакая в талантливом фильме К.Воинова он все же — личность. А пропорции смеха и слез по этому поводу отмерены еще Пушкиным и Гоголем.
И, оказывается, они современны...
Туровская М. Смешно, грустно, современно // Советский экран. 1965. № 8. С. 5.