Примат драматургии – закон для кинематографии. Без отчетливого, ярко выраженного литературного, драматургического замысла никогда не существовал фильм. Попытки ссылаться на некоторые «режиссерские фильмы» бесполезны. В том случае, если режиссер сам делает фильм, он в первую очередь сам драматург.

История нашей кинодраматургии и кинематографии — вся в стремительном движении и становлении, у нас не записаны даже многие крупные факты этой истории. У нас крайне мало книг по кинематографии. Мы плохо знаем творчество, истоки и основы творчества наших кинодраматургов и кинорежиссеров. Нет сомнения, что мы сейчас входим в такую фазу развития советской кинематографии, когда требуется фиксация творческого процесса, тщательное его изучение, научное исследование эволюций и взаимовлияний в нашей кинематографической среде.

Издание сценария «Бежин луг» кинодраматурга Александра Ржешевского я считаю серьезным и радостным событием. Ржешевский стоит в первой шеренге головного отряда советской кинодраматургии. Это художник самостоятельный, горячий, смелый.

Я помню его вступление к «1916-му году» (написана вещь в 1929 г.):

«По какому-то мрачному, безграничному простору...

По разбросанным по склону холмов — лесам...

Вдоль раскинувшейся у полей и уходящей в виднеющиеся леса — большой, застывшей воды...

По еле виднеющимся, каким-то мертвым— расположенным вдали деревушкам...

Полз...

Полз... густой, белый, жуткий туман —над... всей землей.

Титр:

СТРАШНАЯ СТРАНА.

Рассеивался в долине туман...

Ехал по дороге в телеге... мужик пьяный...

Проезжал мимо тяжело наваливающихся, шагающих в воздухе гигантских крыльев обломанной ветряной мельницы.

Сполз на ходу с телеги, пошел рядом, схватившись одной рукой за оглоблю, переваливаясь, по колено в грязи шатающийся мужик... куда-то посмотрел, стащил шапку и, горько улыбаясь, закричал пьяный кому-то далеко в сторону...

Титр:

ВИЖУ ТЕБЯ. МОЯ САМАЯ ХОРОШАЯ ДЕРЕВНЯ В ЖИЗНИ...

Крытая облезлой, повыдерганной соломой, раскинулась невдалеке какая-то путаная, жалкая деревушка на косогоре. А у канавы покосившимся столб, что написано, не видать. Уж проходит по прогону деревни мужик и сам с собой говорит, ухмыляется...

Титр:

СТОИШЬ ТЫ, ШАЛАВАЯ. В СТА ВЕРСТАХ ОТ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ...

Приближался к прогону деревни тот же пьяный мужик с телегой.

Уже по улице деревни едет телега, пробирается по грязи мужик и все говорит, ухмыляется...

Титр:

ДВЕСТИ ВЕРСТ ОТ УРЯДНИКА...

Смотрела в сторону проезжающего мужика застывшая, как неживая, на крыльце своей хаты, с большим животом, какая-то беременная деревенская баба...

Ехала телега, пробирается по грязи пьяный мужик и сам с собой говорит, ухмыляется...

Титр:

ТЫСЯЧ ПЯТЬ – ОТ ЦАРЯ.

Где-то у избы отбивал косу и безразлично взглянул на пробирающегося по дороге с телегой пьяного голый, только в одних грязных исподниках, какой-то взъерошенный, бородатый мужик...

Такая пошла грязь, что опять влез в едва двигающуюся телегу мужик пьяный и, стараясь не вывалиться в выбоину с грязью, как-то стащил шапку, перекрестился на деревенскую часовню и проговорил...

Титр:

В ТАКОЙ ДЫРЕ ТОЛЬКО С ТОБОЙ И ЖИТЬ, ГОСПОДИ!

И с каким-то отчаянием вытянул кнутом мужик лошаденку...

Хватнула с места телегу неожиданно лошаденка...

Вылетел из телеги и упал мужик в грязь.

Невдалеке лошадь с телегой...

И как будто бы спит в грязи... пьяный мужик».

Сценарий развертывал дальше трагические картины крестьянской жизни, захватывал большие пространства, показывал Туркестан. Превосходен прием, передающий протяженность Среднеазиатских путей. На лошаденке по степи едет киргиз к виднеющимся вдали снежным перевалам. Меняются ландшафты. Течет время. И все тот же всадник едет день, едет ночь и еще и еще… Всадник пробирается все дальше и дальше по горным тропам. С потрясающей высоты сорвалась и понеслась вниз впропасть скальная глыба... И вся цель этого путешествия, за которым следишь, затая дыхание, – выполнитьвзбалмошный приказ русского сатрапа-исправника достать ему коробку сардинок. Самое простое и самое страшное в жизни. Драматург в этой старой и угрюмой России настойчиво, отчаянно и зовуще ищет людей,которые могут восстать. Он находит их и показывает. Сцены восстания жутки, сильны и красивы.

У Александра Ржешевского есть свой стиль. Один из крупных наших режиссеров писал о творчестве Ржешевского так: «Его стиль требует специального изучения и понимания. У Ржешевского изумительное ощущение пространства, точный учет времени, умение сделать время драматическим компонентом. У Ржешевского динамический напор души, ласковое отношение к своим героям, большая любовь к людям и своеобразный драматургический ход...»

А. Ржешевский живет своей большой темой. Он чужд распространенным мелким и средним приемам драматургии. Он весь во времени и в пространстве, с неистощимой жадностью вглядывается в события. Его пьянит и увлекает колоссальность нашей страны, нашего народа. И все драматические произведения Ржешевского — это единый цикл, сюита об СССР. В своем произведении «Океан», в театральной транскрипции названном «Товарищи и предатели», Ржешевский перевернул, как целый пласт земли, — нервы, мысли, поступки людей периода гражданской войны. Он взял Украину. Он писал со стремительным напором, нервно, торопливо, с беспредельной ненавистью к врагам и с какой-то особой, чистейшей любовью к героям. Сцены крестьянских встреч с белыми, контрастное вторжение в настроение и пейзаж гоголевской Украины сделаны совершенно блестяще. Ржешевский писал эту вещь в легендарных тонах. Он сталкивал и смешивал люден грубо и безбоязненно, следя за ними с побледневшим лицом и расширенными зрачками. Это и есть искусство. Для меня  несомненно,  что от этих произведений, от этой манеры в украинской кинематографии остались следы.

Сквозь все творчество Ржешевского проходят какие-то особые лирические мотивы. У него нежными красками написаны дети. У него по-особому, с душевной иронией освещены вещи, которых многие наши драматурги даже боятся коснуться... И эта ирония, иногда в самые трагические моменты, придает произведениям Ржешевского особую, мягкую и умную окраску.

Ржешевский на своем творческом пути, выражая себя и свое активное строительное отношение к жизни, вынес немало тяжелых ударов. То его не сумел раскрыть и понять режиссер. За это били драматурга. То его новизну и смелость не мог осмыслить и понять критик, теоретик. За это били опять драматурга. Поистине надо обладать большим жизненным и творческим закалом, чтобы выдержать эти удары, следовавшие один за другим. Ржешевский выдержал их. Он не изменил своим творческим целям и идеалам. Он в первом ряду драматургов- новаторов. Он не капитулировал, не занимался компромиссами. Он работал над материалом нашей жизни, — значит, и над материалом своей жизни. Сейчас он выступает с кинотрагедией «Бежин луг». В ней мы отчетливо видим упорное и плодотворное развитие всего лучшего, что было в творчестве Ржешевского. Он отбрасывает театральность своих приемов и, обогащенный возможностями звукового кино, движется вперед и выше.

«Бежин луг» — это до редкого смелая вещь о крестьянско-колхозной жизни, о страшных и радостных сдвигах первой пятилетки, о непримиримой битве старого и нового. Это — вещь о детях, юношах, девушках, о мужах и женщинах и о стариках. Это — вещь о старой и новой России. Драматург берет материал прямо, вызывающе грубо и непосредственно. Он верен своему приему врезаться в мирные ландшафты. Драматург хватает жизнь «ниже пояса». Он не боится прибегать к неожиданным приемам. Он боится прежде всего зализанной, тихой и мирной литературы.

«Бежин луг» полон трагизма и июльского солнца. «Бежин луг» — это правда, это обнажение души. И рождение новых чувств и новых мыслей дано тут с редкой непосредственностью. А мир вещей взят подлинным глазом художника. Он вновь берет свою лейтмотивную тему земли, народа. И первые кадры почти абсолютно напоминают приведенный мной выше пролог «1916 года». А затем шаг за шагом, удар за ударом драматург взрывает и разламывает этот старый мир в каком-то праздничном песенном порыве. Сияет солнце, над среднерусскими равнинами стелются песни. Люди плачут над телом убитого золотоволосого Степка, маленького мужественного гражданина социалистической страны. Он погибает от руки отца. Это сделано на предельном обострении художественных, социальных и этическо-философских ходов. Смерть дана утром, среди цветов, под солнцем, в хлебах... Здесь все переполнено могучей жизнеутверждающей силой. Жизнь попирает смерть. Бесстрашный и мужественный оптимизм сверкает в этой вещи — простой и непосредственной, горячей, порой торопливо-грубоватой, как были торопливы мы в период острых схваток.

Можно ждать большого, исключительного фильма. Его делает сейчас Эйзенштейн. Он решает вещь, пользуясь, как стало известно, реалистическими приемами. Эти решения должны дать взаимно оплодотворяющее соединение драматурга и режиссера.

Я вспоминаю несколько строк из письма Ржешевского:

«Пурга. Не пурга — а ураган. Ни зги. Настроение у меня повышенное. Нет места лучше на свете, чем Бежин луг, где я сейчас пишу. И вот из этого места, где бой урагана, я шлю привет товарищам. Мне радостно работать...»

Хорошо написаны эти строки.

Вишневский В. О творчестве А. Ржешевского // А.Г. Ржешевский. Жизнь. Кино. М.: Искусство, 1982. C. 358-363.