Зархи был реалистом самой благородной, самой высокой формы. Грех натурализма, путающегося в мелочах бытовщины, был ему чужд совершенно. В замыслах Зархи всегда был высокий пафос человека, глубоко ощущающего величие нашего времени и нашего будущего, в его сюжетных конфликтах всегда была патетика, означающая крепость и силу создаваемых им характеров. У него было правило, о котором он напоминал всегда: «О простом можешь иногда сказать патетически, но о патетическом всегда говори просто». Для меня это правило означало величайшее ощущение внутреннего, гибкого равновесия во всем организме произведения искусства, это означало то тонкое чувство меры, без которого не существует истинной культуры в нашей работе. Зархи был прежде всего художник высокой культуры. Всегда глубоко взволнованный в работе тем общим подъемом, что мы называем вдохновением, одаренный блестящим талантом, позволявшим ему быстро и легко решать труднейшие задачи, он был всегда смел и необычайно трудолюбив. Я недаром соединил эти два определения характера дорогого мне человека. Его трудолюбие питалось смелостью, и его смелость, может быть, не была бы так велика, если бы он не знал за собой способности неустанно трудиться. Добиваясь совершенства своего произведения, Натан не боялся никаких переделок. Отсутствие полноценного волнения и радости от достигнутого результата заставляло его упорно искать новые и новые пути к разрешению задачи. С удивительным мужеством он перечеркивал целые сцены, стоившие ему большого труда, прекрасно написанные, несомненно удачные и ценные по отдельности, но нарушающие, по его мнению, цельность и непрерывность общего хода.
В новой своей работе, почти законченной, он поставил ряд таких задач, но не успел их выполнить. Чтобы еще полнее определить чудесный, достойный стать образцом характер безвременно погибшего художника, нужно вспомнить его всегда неизменное отношение к чужим замечаниям, к критике со стороны в самом широком смысле этого выражения. Ни одного, буквально ни одного замечания кем бы оно ни было сделано по поводу его работы, он не пропускал без глубокой внутренней его оценки. Я иногда, возмущенный нелепостью «совета», не находил в ответ ничего, кроме резкой отповеди. Натан же, взглянув на сделанное с какой-то иной точки зрения, очевидно продиктованной ему случайным замечанием критика, находил вдруг новую замечательную деталь, новую черту делающую рисунок сцены или характера еще более верным и ярким. Критик конечно, об этом и не думал, но его недовольство, сформулированное им самим плохо, а подчас и совсем неверно, тотчас находило в гибком и мощном творческом мозгу Зархи верное и точное разрешение.
Чуткий благородный, глубоко честный и самоотверженный в искусстве — таков же был он и в жизни. Дорогой товарищ и друг, близкий, как брат. Только в нашей замечательной стране понятие «брат» может выйти так далеко за пределы семейных связей. И Натан был моим братом по искусству, по единому дыханию, в котором мы сливались с окружающей нас жизнью. По единой боли, по единой радости, с которыми мы жили и росли в общей работе. За все долгие месяцы совместного труда у нас не было ни одного творческого расхождения. Только общие усилия перед трудностью, только общая радость при удаче...
Он не был сентиментален. Он был внимателен и заботлив до нежности. Быть его другом — значило знать, что каждый твой поступок будет оценен и не будет забыт. В оценке как своих, так и чужих поступков Натан был честен и от этого часто суров. Я помню, как, не считаясь с моим самолюбием, говорил он мне прямо, а иногда и жестоко, то, что считал правильным и нужным; и ничего, кроме глубокой благодарности, кроме бесконечной любви к его памяти, я не могу испытывать
Картина «Победа» глубоко связана с памятью замечательного художника-драматурга Натана Зархи. У Зархи была мысль, глубоко волновавшая его: он мечтал в этом сценарии как-то продолжить образ горьковской матери, собирался назвать фильм «Мать». Зархи в свое время с гениальной интуицией предугадал будущих героев авиационных перелетов, со всей их психологией, даже с обстановкой труда и быта... Мне кажется, что Зархи удалось воплотить свой замысел.
Здесь говорили об эволюционном развитии моей работы, об отличиях методики и приемов в различных картинах, начиная от «Матери» и кончая «Дезертиром». При этом, по-моему, был у пущен один очень важный фактор, который обязательно надо учесть: речь идет об участии, я бы сказал, пожалуй, ведущем участии сценариста Натана Зархи. Характерная черта: наиболее положительные отзывы о моем творчестве относятся как раз ко времени моей совместной работы с Зархи...
19 июля 1935 г. Воспоминания Пудовкина Всеволода Илларионовича о Зархи Натане Абрамовиче // Пудовкин В. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. М.: Искусство, 1976. С. 167-168.