БЕЛЯЕВ. Прежде всего — относительно лирики. Лирика, действительно, очень растяжимое и неопределенное понятие. Мне хочется подойти к этому именно с точки зрения операторского понимания. Я приписываю это световому разрешению картины.

Сразу, как только картина вступила в производство, у меня были некоторые наметки того, как я буду разрешать тот или иной материал и т.д. Надо заметить, что в картине было поставлено очень много трудных и даже невозможных для разрешения вопросов, например, сцена потопления. Здесь требовалось разрешить два вопроса: показ ночи плюс показ гибели судна. Ну сами понимаете, что если ночью гибнет судно, тогда вообще ничего не видно! Значит надо было изыскать такие методы, чтобы дать ощущение ночи и вместе с тем, чтобы зритель мог ощутить и видеть во всех деталях трагическую гибель эсминца «Гавриил». Этот момент гибели прошел после многих неудач, после многих попыток, и теперь, я считаю, он разрешен вполне удовлетворительно. Повторяю, товарищи, это очень трудная и сложная задача.

В сценарии было написано: несутся катера, они стреляют светящимися пулями, за ними следуют прожектора. Если идти буквально по сценарию, то получилась бы дикая чушь, были бы какие-то линии, какие-то пули, и в результате полная неразбериха! Поставить прожектора в море не так просто, как поставить в павильоне. Разрешение было дано условно, как и вообще все условно в кинематографе. Не знаю, дошла ли до понимания эта ночь.

С места. Прекрасно дошла, и потому о ней не говорили!

БЕЛЯЕВ. Я же думал – раз не говорят, очевидно, неинтересно, нехорошо! 

Я как человек, как мастер не изменился, стал только немного опытнее, может быть стал резче в своей работе, и вот это «резче», может быть, и заметно. Мои предыдущие картины были красивы, но красота эта не отрицательного свойства. Честное слово, если мы будем снимать без какой-то эстетики, это будут уроды! Нельзя снимать просто так. Я считаю – это мое твердое убеждение — в кинематографе, так же, как в живописи, автор должен по-своему разрешать и по-своему давать снимаемые объекты, пейзажи. Нужно их разрешать в плане художественной подачи, т.е. подачи от художника, от творца.

В «Заключенных» мне пришлось столкнуться с целым рядом трудностей, которые были мною разрешены, не знаю — удачно или нет. Сейчас я продолжил эту линию.

Я пользовался боковым светом с подсветкой, округляющей предметы по плоскости. Если вы работаете на боковом свете, вы имеете возможность передний план дать в том свете, какой вы хотите. В предварительном порядке работы у нас происходили некоторые трения, была большая неорганизованность. Мы ставили подсветку вниз и этим искажали натуру, искажали деталь, которую мы хотели выделить, и я решил, что пользоваться отныне такими неудобными способами освещения я не буду, и водрузил подсветку как можно выше, т.е. добивался угла нормального солнечного освещения. Это давало возможность выделить, как я уже говорил, нужные предметы, выделить актеров, их игру и уконтращивало задний план, план хотя бы тех же облаков, неба, и давало то, о чем говорится как о лирическом. В павильонной лирике меня будто бы не упрекали...

ПОГОРЕЛЫЙ. Я вообще не упрекал вас, а только отмечал свое впечатление...

 БЕЛЯЕВ. Живопись работает только на контрасте, и фотограф, и оператор, по-моему, тоже стремятся к контрасту. Это необходимо. У нас нет объемного изображения, но даже тогда, когда у нас будет стереоскопический кинематограф, все равно нам придется пользоваться контрастом. Этим мы достигаем большего впечатления.

Относительно колес. Должен сказать, это единственное место, с которого всегда произносятся речи. Это место совершенно правильно исторически, а колесо, в конце концов, не так уж выпячивается.

О самоваре. Ну, конечно, это совершенно неудавшийся кадр! Дело в том, что раньше это было несколько иначе. Как было раньше? Он приходит, на столе самовар. Он говорит: «Иди, пудрись, и давай чай гонять». Говорят – это грубо! Стали изменять, получилось нерезко… Одним словом, конечно, это совершенно неудачный кусок.

О ночных съемках. Я расскажу вам об истории того, как мы топили судно. Мы думали о том, как же потопить эсминец? Это, действительно, очень трудная задача. Нужно было чем-то подкрепить это, чтобы зритель поверил, что моряки, действительно, стоят и тонут. Если бы они начали в себя стрелять, это было бы политически неправильно, этого нельзя было делать.

Думали мы, думали и, наконец, решили построить корабль. Поехали на «Мосфильм» и там говорили с операторским отделом. Нам нужно было снимать сцены на корабле, но корабля, понятно, нам не давали. Пришлось искать выход в постройке корабля. Вместо того, чтобы строить в наших павильонах, мы решили построить это судно так, чтобы оно опускалось в нужную нам фазу, и вместе с тем, чтобы мы могли его использовать для съемок. Но так как времени оставалось очень мало, а картину хотели обязательно сделать к 20-й годовщине Октября, то решили все это провести на юге, так как на юге, говорят, осени нет. Ну, не знаю, может быть, в Африке нет осени, ну а какой у нас юг — вы сами знаете!

Как бы то ни было, поехал директор и решил построить судно на мели. Строили, строили и построили. Когда мы приехали, оказывается, что судно не может даже спуститься на воду. Наконец, его еле-еле спустили в воду. В чем дело? Оказывается, его засыпало песком, и вытащить обратно не было возможности. В последний день, когда нужно было уже уезжать, я думаю: надо использовать последние возможности...

Следует сказать, что расчеты были совершенно правильные, макет мог идти ко дну, но в то же время мы могли воспользоваться судном для съемки тех или иных сцен. Даже была высказана мысль об уплотнении рабочего дня с тем, чтобы, снимая натуру днем, мы вечером могли снять несколько кадров, не ударяясь в черноту ночи. Теперь говорят, что судно вообще не нужно было строить. Это не верно! Я считаю, что судно надо было построить, но действительно там, где его можно было использовать, а не забираться куда-то на юг.

Это было началом всех неприятностей, которые на меня посыпались. Вот вы сейчас оцениваете мою работу как хорошую, а оценка дирекции была такой, что, кроме нескольких приказов с выговорами, я со стороны Дирекции ничего не видел! Действительно, я думал: то ли мне умирать, то ли продолжать картину — неизвестно!

Кстати, «Мосфильм» предлагал сделать все эти махинации с макетами за какую-то сумму, предположим, 90000 рублей, а мы судно строили за 120000 рублей, но при других условиях, как мы и рассчитывали, мы могли бы продолжить съемки на этом судне. Другое дело, что мы потом не могли этого сделать, но это уже не от нас зависело.

О белых ночах. Все операторы, которые сталкивались с этими белыми ночами, имели большие неприятности. Есть какое-то упорное мнение о том, что в белую ночь можно снимать 20 кадров. Я это считаю недопустимым, я считаю, что можно снять 2 кадра. Ведь у нас максимум 2 часа для съемки. Причем должен сказать, когда я уже совершенно измотался, — ведь я тоже человек, нервы у меня тоже расшатанные, — мне говорят: давайте снимем. Ну, и сняли! Это был, конечно, компромисс, и эти кадры мне бы очень хотелось переснять.

В заключение могу сказать, что я очень благодарен товарищам, которые выступили здесь и поделились своими мнениями об этой картине. Я очень благодарен всем выступившим, с их стороны было сделано очень много дельных и ценных замечаний, но с некоторыми замечаниями я не согласен, в частности, относительно лирики. Не лирику мне хотелось выявить, а известную суровость. И думаю, что я этой суровости добился. Но ведь каждый чувствует по-своему, рассуждает по-своему. (Аплодисменты.)

«Лирика... растяжимое и неопределенное понятие». Стенограмма обсуждения кинокартины «Балтийцы». Ленинградский Дом кино. 26 декабря 1937 г. // Киноведческие записки. 2008. № 87. С. 186-203.