...«Андрюшенька» хотя ты бываешь у меня часто, чуть ли не каждый день, все же у меня чувство, что не договорили, не выяснили, не успели. А время в больнице тянется медленно, или я не умею сидеть на одном месте... И вот решил в промежутках между встречами писать тебе обо всем, что приходит в голову, что хочется отдать тебе... Актер ведь учится всю жизнь, ищет, познает себя...

Когда вышел «Полосатый рейс», где я, к удовольствию зрителей, в мыльной пене бегал от тигров, многие решили, что теперь я уже прописан постоянно в цехе комиков. По правде сказать, я и не очень огорчился. Но так бывает в жизни, что самое интересное предложение получаешь там, где его совсем не ждешь. Когда раздался звонок из Ленинграда и родной голос режиссера Фетина, постановщика «Полосатого рейса», сообщил, что для меня есть роль в его новом фильме, я не без ужаса подумал: каких еще хищников придется мне укрощать? И вдруг слышу: Шолохов... «Донская повесть». ..Шибалок... Я замер: ну, думаю, это похуже хищников. А он продолжает: я вижу только тебя — это обычно говорят режиссеры. Я, конечно, не соглашаюсь. Он обижается. «Ладно, говорю, приеду, поговорим», а сам думаю, худсовет не допустит. И, естественно, худсовет «Лейкома» возражает: «Только что „Полосатый рейс“ — и вдруг „Донская повесть“, что же общего?» И, представь, каков режиссер — и меня убедил, и худсовет.

В искусстве труден первый шаг, а потом откуда-то берется смелость и нахальство даже...

Когда режиссер Борис Александрович Львов-Анохин предложил мне сыграть Креона в пьесе Ануйя «Антигона», я уже не стал отказываться. Хотя вокруг разговор был - Леонов в интеллектуальной драме! в трагической роли! - тут уж не один худсовет обсуждал. И как я благодарен режиссеру за его талантливое упрямство!

...Играть царя Фив Креона тираном, извергом — кому это интересно! А если это добрый человек, который не хочет смерти, но у него такая работа... Если он хочет видеть и Гемона и Антигону счастливыми, а не мертвыми, если, если... Но потоки крови застилают глаза. Что тогда? Мне хотелось заставить зрителя, которому уже в начале сообщили, чем все кончится, заставить все же переживать, сомневаться, надеяться. Хотелось, вопреки правилам, заданным пьесой, навести мосты, установить свои контакты, только я об этом никому не говорил и не знаю точно, удалось ли... А успех был большой...»

...«Андрей, знаешь ли ты себя, как тебе кажется? Я не могу сказать, что знаю себя до конца... Актер — человек со сдвинутой психикой. Меня учили включать свое нутро, я раньше этого не понимал, а сейчас легко отличаю артистов от людей, которые «тратятся» и которые «не тратятся», ценю тех, кто живет, себя не щадя, и в творчестве цепляет вглубь...

Молодым совсем хотел играть Робинзона в пьесе Островского «Бесприданница»... Мы поехали в город Донецк на гастроли, и вдруг Лифанов заболел, директор театра Гвелесиани присылает машину - срочно играть Робинзона. (Это было задолго до Лариосика)... Что ни скажу — аплодисменты, я стал даже пугаться. Весь напряженный, в какой-то нелепой шляпе, в глазу монокль, что ни скажу — смех. Приходит Гвелесиани: «Вы очень смешно играете». Это меня скорее напугало, чем обрадовало, а уж поверить в то, что хорошо играю, я не мог. То ли зритель попался смешливый, то ли от испуга я был нелеп, сиюминутен — и от этого очень правдив.

Яншин ведь никогда меня не хвалил, ни в какой роли. И, быть может, поэтому во мне поселилось вечное сомнение - что я что-то делаю не до конца хорошо...Когда хлопали, я всегда помнил, что меня Яншин поругал: «Нет, он прав, я слишком смешу...»

Вот как передать тебе этот опыт, Андрюша? Будут ругать, могут и несправедливо ругать - ты самолюбивый очень, я ведь тоже самолюбивый, судя по моим рассказам, но я через это перешагивал... Меня обижали — я обижался, но старался понять, что же нужно от меня в данный момент режиссеру, что он хочет непонятно, говорит, тихо, показывает, а копировать я не могу. Если ты артист, то все в твоей жизни трудности, обиды, страдания, нервозность, — все решительно надо поставить на пользу искусству. Это трудно, но когда это произойдет, искусство станет помогать тебе в жизни, оно как бы помимо твоей воли станет гармонизировать твою жизнь. Ведь верно, что творчество дает и отбирает, и это вместе происходит чаще всего. Одним словом, больше смелости, сынок. Дело нашей жизни требует большой смелости, как ни странно».

...«Взаимоотношения актера и режиссера — очень сложное дело... У Гончарова приход на репетицию обставлялся нервно; он как-то так входил в зал или влетал на сцену, что атмосфера становилась напряженной. Но я научился использовать эту возникающую во мне нервность и направлять ее на репетицию - поэтому, кстати, я иной раз оказывался в лучшей форме, чем мои товарищи, — я успевал вскочить в этот трамвай, который он отправлял с определенной скоростью, а кто-то не успевал слова говорить в нужном ритме спектакля...

А вот с Васильевым мне сложно и трудно — он не выражает эмоций, он весь в себе. Пауза, десять минут молчит, потом вдруг что-то скажет, опять пауза... Я, репетируя уже полгода, стал побаиваться, потому что он нечетко выражает своё хотение, или, может быть, что-то разрушает в уже придуманном образе... Актер должен быть проводником — молниеносным, сиюминутным, сегодняшним проводником мысли режиссера. И пусть она будет такая или иная, но нужна четкость позиции, иначе начинаешь нервничать и ты, и он, хотя виду не показывает. И начинаешь про себя думать: а может, я уже отстал, может, старомоден»... Когда-то я у Станиславского набрел на фразу, что из-под актера надо почаще выбивать стул, на котором он удобно расселся; в общем, его надо ставить в новые обстоятельства и переучивать каждые десять лет.

Я ценю режиссуру не за сочинительство в области формы, но за исследование человеческой сути характера, взаимодействия его с жизнью. Многим молодым режиссерам почему-то хочется блеска телевизионной «театральной гостиной», чтобы цветы, американцы, чтобы публика разбивала двери. Яншин был толстый и немолодой, и он этими делами не занимался?, от него у меня осталось впечатление, что он не начальник, а соучастник моей жизни, моего труда, наших поисков. 

Или вот Данелия — он берет каждый раз одних и тех же актеров и каждый раз раскрывает их по-новому».

...«Когда я уходил из Театра имени Станиславского — мне это было очень трудно, столько лет, я душой прирос там, и все меня ранило, — искренняя любовь одних и неискренность других. Я ушел, но продолжал играть там. А вскоре узнал, что артисты, с которыми работал долгие годы, пришли к директору и сказали: „Не надо приглашать Леонова играть, что у нас своих актеров нет?“ И после этого они стали играть мои роли, а я перестал играть. Из этого ясно, что я обидчивый человек, но скрываю это... Меня жизнь колотила иной раз. Но не это страшно, страшно, если ты озлобишься. Злой человек, озлобившийся не может ничего сделать в искусстве, потому что пропадет’высшая объективность, которая держится на добром отношении к человеку. Подумай, ведь если ты умеешь снять напряжение, улыбнуться, обратить в шутку какое-то недоразумение, ты тем самым помогаешь кому-то, правда? Доброта — это же не просто крик: „Кому нужна моя помощь?“ Так не бывает... Не за спасибо человек помогает человеку, а просто потому, что проникается сочувствием, принимает участие в судьбе другого. Это так естественно. Если ты сегодня еще не можешь никому помочь, ты хотя бы умей в душе своей вырастить и сберечь благодарность к тем, кто тебе помогав?»

Леонов Е. Письма к сыну. // Моск. Правда. – 1996.- 27 фев. – с.5 (фрагменты из писем)