(...)
Режиссер-диктатор и режиссер-подхалим одинаково убивают актера. Творческое содружество — всегда взаимораскрытие. Примеры взаимораскрытия — это хотя бы содружество Феллини с Джульеттой Мазиной или Крамера со Спенсером Трэси. Одним из самых впечатляющих содружеств нашего кино, на мой взгляд, является молодое содружество режиссера Глеба Панфилова и актрисы Инны Чуриковой.
Я впервые увидел на экране Инну Чурикову, когда она задорно промелькнула в сатирической ленте «Тридцать три». Но, пожалуй, первой ее серьезной заявкой на место в искусстве можно считать крошечный эпизод в фильме «Старшая сестра». Этот фильм был сделан с явным расчетом на Доронину, и, выражаясь футбольной терминологией, вся «команда играла на одного игрока».
Доронина сыграла эту роль хорошо, но, однако, ее нервное обаяние совершенно не заслонило собой молодую актрису, резко непохожую на Доронину не только манерой игры, но самым отсутствием какой бы то ни было манеры. В игре Чуриковой была яростная вывернутость сути, бесстрашная обнаженность, истошный
крик русской бабы, голосящей по самой себе.
Но ханжествуют те, кто успокоительно ответствует на сетования о трудностях актера: «Ничего... Истинный талант всегда пробьется».
Конечно, зеленый росток, вобравший в себя силу земных соков, может разворотить и асфальт.
Но не будем считать, что Чуриковой повезло в том, что ее заметил режиссер Панфилов и пригласил на главную роль в фильме «В огне брода нет» (по сценарию Е. Габриловича и Г. Панфилова), есть некая неслучайность в том, когда два художника, стремящиеся к одному в искусстве, встречаются на свете.
Фильм «В огне брода нет», высоко оцененный профессионалами и, к сожалению, недостаточно оцененный широкой публикой, показал, что в нашу кинематографию пришли сразу два крупных мастера — замечательный режиссер и замечательная актриса.
Фильм о гражданской войне было трудно ставить после стольких хороших и стольких плохих фильмов об этом.
Несмотря на то, что фильм пластически несколько напоминает Петрова-Водкина, а психологически Андрея Платонова,—основа фильма не только знание событий и быта гражданской войны, но и последующая оценка и переоценка нами этого грандиозного по размаху исторического сдвига. Здесь нет примитивных «белых» и идеализированных «красных» — есть взволнованный народ, рассеченный надвое трещиной, и вечная неубывающая талантливость русского народа в лице неуклюжей художницы-санитарки. Тончайше выписаны мучительные переживания белогвардейского полковника, со страхом и, может быть, с надеждой вглядывающегося в лицо этой девочки, как в лицо будущего. С угловатой беспощадностью вырублен Фокич, в котором соединяются бескорыстное мужество и в то же время зачатки ультрареволюционного догматизма, когда чуть ли не в каждом втором ему чудится контрик. А художница-самоучка, сначала просто начавшая по-детски разрисовывать грубые агитки, тянется, как новая Россия, к очищению искусством и пытается сама написать свои страдания еще неумелой кистью. Сцена, где Чурикова показывает художнику-профессионалу свои первые опыты, потрясает. Сколько чувств — от гордости за себя до тревожного полузаискивания — проходит по лицу актрисы!
В эпизоде с молоденьким солдатом, неловко пытающимся ее об-’ пять, Чурикова покоряет трогательной неподдельностью.
Надо отдать должное и режиссеру и всем артистам фильма — они хороши тем, что не играют на Чурикову, а вместе с Чуриковой живут и мучаются на экране.
Чувство психологической достоверности, свойственное Панфилову, окрылило всех участников фильма, помогло им «распахнуться», и это, в свою очередь, видимо, окрылило и режиссера и исполнительницу главной роли.
В новом фильме Панфилова «Начало» я опять ощутил достоверность, еще более углубленную, увидел актерский коллектив, свято следующий этой достоверности. Вспомним хотя бы такие вроде второстепенные роли двух подруг героини, переживающих любовь, смешанную с завистью, и роль мрачноватого помрежа, и роль . ласково уговаривающего инквизитора.
Прекрасен Куравлев, с блеском сыгравший обаятельного и в то же время безвольного парня, который не знает, что ему делать с обрушившимся на него водопадом нежности и любви.
Сюжет фильма — Золушка, становящаяся прекрасной под прикосновением волшебной палочки искусства,— несколько мелодраматичен. Но есть мелодрама низкосортная, и есть мелодрама высокая. Часто мелодраматична сама жизнь, и искусственные попытки избежать мелодраматичности в отражении жизни есть не что иное, как искажение реальности. Но мелодрама становится высокой только тогда, когда, помимо событий самих по себе, есть духовная сверхзадача, поднимающая творцов над земным притяжением внешнего сюжета. Банален внешний сюжет «Преступления и наказания», но главное в этом романе — его духовный сюжет. Это же, пожалуй, можно сказать и об «Анне Карениной», и о «Мадам Бовари». Сила искусства не в освещении поверхности факта как такового, а в освещении его самых темных глубин.
Правда Габриловича и Панфилова не в том, что неприметная девушка с рабочей окраины блистательно играет Жанну д’Арк (кстати, этот же сюжет мог бы быть безнадежно опошлен, если бы он свелся к плакатному воспеванию охваченности народных масс самодеятельностью). Правда замысла режиссера в том, что в судьбе многих рабочих девчонок, а может быть, почти в каждой есть что-то от дочери народа Жанны д’Арк, и все они, если им это подскажет нечто высшее, смогут осознанно пойти на костер. Фильм этот глубоко демократичен по своей направленности, и, думаю, не только заставит обливаться горькими слезами многих девчонок и взрослых женщин, но «и придаст им силы в борьбе с инквизицией бездуховности. Не дидактически, а как бы исподволь фильм говорит о том, что любовь сама по себе уже есть огромное счастье, даже если на ней лежит трагическая тень неосуществленности. Это фильм о раздирающем желании счастья и о праве на это счастье, о неотъемлемых правах женщины и вообще человека. Но это фильм и о том, что даже из своей боли, а не только из валящихся в руки радостей человек может выплавить глубокое личное счастье, которое гораздо крепче и устойчивей счастья случайного. Это фильм о том, что счастье, как и талант, есть тоже чудо не случайное.
Я почти незнаком с биографией Инны Чуриковой до того, как она стала актрисой, но образ, созданный ею, настолько силен, что выглядит автобиографичным. Если это в деталях и не соответствует действительности, то это тем большая заслуга актрисы. Ведь мы даже не можем представить Чапаева иного, чем у Бабочкина, Максима иного, чем у Чиркова. Но одно несомненно: если Чурикова и не играла свою собственную жизнь в этом фильме, то она вложила в него свой духовный опыт, дополняя его массой новых деталей, постигнутых в результате перевоплощения. Перевоплощение в искусстве — это прежде всего самовоплощение. Чурикова, стоящая в толпе ожидающих приглашения девчонок на танцплощадке и жадно провожающая глазами танцующие пары; Чурикова, отделывающаяся от навязанных ей подругами сумочек и наконец-то танцующая; Чурикова, держащая у горла лезвие косы и что-то нечеловечески мычащая,—это перевоплощение и, следовательно, воплощение.
Вспомним хотя бы тот эпизод, когда она спрашивает у провожающего ее парня, женат ли он, вспомним муку, которую она не в силах скрыть напускным равнодушием. Вспомним переворачивающую душу сцену первого совместного ужина, когда она так счастливо и гордо поучает любимого, что курицу можно есть и руками.
Из актрис мирового кино, с чьими достижениями в перевоплощении я мог бы сравнить Чурикову, я назвал бы, пожалуй, лишь Анну Маньяни и Джульетту Мазину в их лучших лентах. Но, право, я не уверен, что эти актрисы смогли бы совершить такой ритмический и психологический перебив, одновременно играя и девочку с окраины и предводительницу народных масс — Жанну д’Арк. Однако этот перебив по замыслу режиссера не служит лишь для демонстрации разносторонности таланта Чуриковой, но подчеркивает наличие качеств Жанны д’Арк в стольких даже не подозревающих это женщинах. Преображение рабочей девчонки в Жанну д’Арк есть тоже чудо не случайное, а чудо, выношенное сначала авторами сценария, режиссером, и только потому явленное актрисой. В роли Жанны соблазнительно было встать на котурны мелодекламации, однако Чурикова избежала этого. Ее Жанна светится одухотворенностью и в то же время не условна — она не боится даже бояться.
И все-таки, несмотря на благородство и убедительность общего рисунка роли, хочется сделать несколько замечаний, адресованных и режиссеру и актрисе.
Тот эпизод, когда Чурикова перед киноаппаратом никак не может преобразиться в Жанну, мог бы быть замечателен, если бы, перешагнув внутреннюю обиду, внутреннюю раздавленность, рабочая девчонка, собрав все силы, на наших глазах перевязала бы сама свои разбитые крылья и взлетела бы так высоко, как мы не могли бы себе представить за секунду до этого. Но — увы! — если крылья и были перевязаны и произошло даже отделение от земли, то взлет не. был неоспоримо высок. Хочется заметить, что некоторые черты героини — например, осыпание трогательными подарками любимого — перекочевали из предыдущего фильма в этот. Перекочевала и ненужно подчеркиваемая тема некрасивости героини.
«А если так, то что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» (Н. Заболоцкий).
Интриговать внешней некрасивостью не нужно, как и красотой,—это не имеет отношения к задачам искусства. Внешность — это случайность природы, а красота внутренняя есть чудо не случайное. Мои замечания направлены в основном не на уже сделанный фильм, а на будущую работу Панфилова и Чуриковой.
Я думаю, что у этих молодых киномастеров может быть блестящее будущее. Панфилову хотелось бы пожелать прорыва от родников лиризма к мощному океану эпоса, который вбирает, но отнюдь не уничтожает лиризма. Чуриковой хотелось бы пожелать не повторять какие бы то ни было актерские краски и пожелать ролей, ролей, ролей, но таких, чтобы ни одна из них не паразитировала на успехе предыдущей. Диапазон дарования Чуриковой настолько широк, что сейчас, видимо, даже трудно представить ее перспективы.
Я уверен, что из нее может получиться одна из лучших актрис отечественного и мирового кино, если только ей помогут и сценаристы и режиссеры и если она сама будет руководствоваться моральными критериями того, когда «кончается искусство и дышат почва и судьба», то есть когда искусство становится не просто перевоплощением, а воплощением.
Конечно, иногда «неразумная сила искусства» поднимает над миром не совсем достойные этого сердца, но в данном случае большое сердце есть, и есть возможность сохранения и развития таланта не только на коротком отрезке времени, а на протяжении всей жизни. Но сохранение таланта и его непрерывное развитие вне зависимости от возраста есть тоже чудо не случайное.
Евтушенко Евгений. Талант есть чуда не случайное. Сов. экран., 1970, №24, с. 6-7