Образы, созданные Станиславом Любшиным, - это серьезное размышление художника о времени и о людях. «Любовь и сострадание - только они наводят на пронзительную правду». — говорил Шукшин. Верный этой нравственной позиции, актер старается докопаться до тайников человеческой души.
Есть у него одна роль, где пронзительная правда раскрыта с потрясающей драматической силой. Роль, в которой сплавлены воедино тонкий психологизм и эксцентрическое начало, внутреннее постижение характера виртуозно сочетается с яркой формой, гротеском. Это Ильин в фильме Никиты Михалкова «Пять вечеров».
Когда-то Любшин на сцене «Современника» играл в этой пьесе мальчика Славку, который был словно родным братом своего тезки из фильма Хуциева. И спустя много лет сыграл Ильина. За время между этими двумя ролями ушла в прошлое одна эпоха, началась совсем другая. Любшин вошел в фильм с ощущением ее груза, ее гнета.
Никита Михалков, скрупулезно восстанавливая обстановку и костюмы конца пятидесятых, времени написания пьесы и ее шумного успеха, смотрит на эту обстановку и людей того времени сегодняшними глазами, дает всему этому комментарий из годов восьмидесятых. И Людмила Гурченко, и Станислав Любшин нужны режиссеру не только как первоклассные актеры. Режиссеру не менее необходим здесь их духовный опыт, их человеческие искания, обретения и потери. Необходимы даже их судьбы. Они ведь складывались отнюдь не просто.
Однажды поздним вечером Ильин появляется в доме Тамары, как будто не было восемнадцатилетней разлуки, как будто он ненадолго вышел прогуляться и вот теперь вернулся.
Но сразу же чувствуется: он хочет, чтобы было легко и естественно, но не получается. И чем больше не получается, тем больше он старается этого не замечать. «Ну, как жизнь, настроение, трудовые успехи?» — с наигранной непринужденностью спрашивает он, развалясь на диване. А глаза грустные, в них застыла тревога. Да спроси его, зачем он пришел сюда, к этой женщине через восемнадцать лет, чего ждал от их встречи, вряд ли сможет он ответить.
Разговор не ладится. Тамара ошарашена и появлением Ильина, и его развязностью. Годы разлуки и одиночества стоят между ними не позволяя сделать шаг навстречу друг другу, и поэтому каждый играет свою игру Тамара врет, говоря, что «живет полной жизнью». Ильин выдает себя за главного инженера химического комбината, «самого крупного в стране». Именно так: «полная жизнь», «самый крупный» — ни больше ни меньше!
Ильин предстает перед Тамарой и Славкой эдаким, хозяином жизни — цветы, шампанское, музыка... И еще эта шляпа... Возможно, для Ильина она — своеобразный знак, атрибут высокого положения. Манипулирует он ею виртуозно: то сдвинет лихо на затылок — все, мол, мне нипочем, то надвинет на лоб — серьезность, то просто начнет мять в руках — когда не знает, что сказать.
Ильин остается, но понимание налаживается с величайшим трудом. Его порывы доброты и заботы по отношению к Тамаре тут же им самим и гасятся, он словно боится естественных проявлений чувств. Только что в ответ на Славкину грубость он
строго и твердо сказал: «Если ты еще раз при мне обидишь эту женщину —» - сказал так, что последствия стали ясны сами собой. Но вот он уже и сам крайне взвинчен в разговоре с Тамарой, снова ерничает.
Что мы знаем об Ильине? Воевал. Учился в институте. Сказал подлецу, что он подлец, сказал один — двадцать человек смолчали. Его и исключили из института. Он уехал на Север, работал шофером на самых тяжелых трассах. С Тамарой их разлучила война. После нее они не виделись.
Война, сломанная судьба, утраченные иллюзии, одиночество и огромный житейский опыт — там, на Севере. Все это несет герой Любшина, при том что ни о чем особенном никогда не говорится.
Мучительно, надрывно ищут эти двое путь друг к другу.
Вот поднимаются они по широкой лестнице ее дома. Останавливаются на площадке, вспоминают, как стояли здесь давным-давно... Ильин прооит Тамару поцеловать его. «Я не могу!» — с отчаянием произносит она, не в силах переступить через годы одиночества, ожидания и потери всякой надежды. Ильин понимает все: и ее отчаяние, и желание пойти навстречу, и невозможность этого шага. Это первое мгновение их взаимного понимания.
То он, то она делают робкие, неуверенные шаги навстречу друг другу, но тут же останавливаются, испугавшись собственной откровенности.
У него вырывается вдруг: «Том, давай оторвемся, поплывем куда-нибудь на Север. Я шофер первого класса. Я и механик. Там жизнь вот такая сейчас. Ну что, я стал бы для тебя хуже? А?» Выпалил внезапно правду и застыл в ожидании.
Но Тамара не откликнулась. Растерялась после всех его эскапад, да и просто не поверила: говорил-то совсем другое. И он отошел от нее, сел на диван и только тогда с трудом выдавил: «Я пошутил». Но ерничать больше не стал. Помаялся, помаялся — и ушел. Поставил точку.
В привокзальном ресторане он сидит и пьет. И отчаянно пытается вспомнить слова своей любимой песни военных лет.
Он подходит к чужому столику с вежливым: «Я прошу прощения...» Выглядит это жалко и неуместно, вызывает у присутствующих удивление и неловкость. А он молит одного, другого, третьего вспомнить слова той давней песни, из которой у него в памяти застряло только одно: «Не для меня придет весна...» Молит так, будто речь идет о жизни и смерти. Ищет, пытается нащупать связь свою с другими людьми. Но молоденькие ребята не знают этой песни, не знает ее и пожилой морской офицер, тоже, вероятно, прошедший войну. Сцена в ресторане пронзительна по той бездне одиночества и душевной неустроенности, которую открывает здесь Любшин.
Чем ближе к финалу, тем больше просвечивает как в Тамаре, так и в Ильине потаенное, настоящее. Маски сбрасываются. Она открыто, не таясь, ждет его. А он возвращается, потому что не смог уйти. Наконец он приходит к простой истине: «Человек должен оставаться самим собой. Самая выгодная позиция!»
В том, давнем спектакле «Современника» побеждала любовь, пронесенная героями сквозь все испытания и годы разлуки. Тогда верилось (или очень хотелось верить?!), что так может быть. Да и сама эта разлука, ее причина в то время объяснялась совсем по-другому. Достаточно было Ильину произнести слова: «Север, Воркута», как зрители конца пятидесятых мгновенно понимали, какими были для него эти годы, и сами достраивали его судьбу. Хотя впрямую у Володина не говорилось ни о лагере, ни о заключении, пьеса не исключала такого подтекста, скорее даже, она его предполагала.
Зрители фильма Михалкова — совсем иные, и социальный опыт у них иной. Север выступает здесь просто как знак отдаленности. Да и причина жизненного краха героя превращается в чистую условность. Важно не почему он уехал, а что уехал, бросив все. Более того, условна здесь и война. Просто надо как-то объяснить, почему расстались любящие друг друга Тамара и Ильин, Михалков, соавтор Володина по сценарию, такое объяснение и дает. Но Гурченко и Любшин эту подсказку словно не замечают. Людей разлучают не только войны и лагеря. Трагический внутренний разлад порой мешает одному человеку понять другого. И благодаря психологической правде актерского существования драматургия взаимоотношений персонажей выстраивается на совсем ином уровне. Любшин играет не возвращение мужчины к женщине некогда им любимой, а путь человека к самому себе. То же, мучительное обретение себя, — и Гурченко. Два человека, примирившиеся уже, казалось бы, со своим жизненным поражением, поняли, что могут помочь друг другу, и в этом желании помочь увидели для себя спасение.
И когда Ильин спрашивает: «Может быть мне все-таки уйти? Ты скажи, Том, я пойму» , когда он произносит: «Сколько ты из-за меня натерпелась!» — в этих словах не только признание своей вины, но и желание взять на себя ответственность за судьбу женщины, разделить о ней тяготы и невзгоды. И еще в этих словах надежда, пусть робкая.
Оператор «Пяти вечеров» Павел Лебешев в статье о Никите Михалкове писал: «В общем-то, все актеры в фильмах Михалкова играют его самого... Любшин в „Пяти вечерах“ тоже, думаю, играл Никиту Михалкова, но играл гениально, хотя и движения, и походку, и то, как шляпу надевает, и интонации голоса все брал от режиссерского показа».
С этим нельзя согласиться! Показы — показами, но в игре Михалкова всегда чувствуется эдакая демонстративность, победительность лицедея, в стихии игры он как рыба в воде. Это его органика.
У Любшина — иное: внутренняя надломленность, трагический гротеск. И, если уж прибегать к аналогиям, то здесь напрашивается совсем другая — Шукшин. Так ерничают и притворяются шукшинские герои, не желая, чтобы им лезли в душу, сами от себя закапывая поглубже все естественные порывы, а напоказ выставляя что почудней. Так с налету обрушивался на родителей Любы впервые попавший в их дом и не знающий как себя вести Егор Прокудин: «Колчаку не служил в молодые года? В контрразведке белогвардейской?»
Так оно по форме, так оно и по сути.
«Пять вечеров» принесли Любшину приз за лучшее исполнение мужской роли (Франция, 1979 год).
Любшин сейчас много снимается, много играет во МХАТе. Собирается ставить фильм. Но художники — народ суеверный и свои замыслы раскрывать не любят. По крайней мере, Любшин — не любит.
Лев Толстой писал: «Художник для того, чтобы действовать на других, должен быть ищущим, чтобы его произведение было исканием. Если он все нашел и все знает и учит, или нарочно потешает, он не действует. Только если он ищет, зритель, слушатель, читатель сливается с ним в поисках».
Искусство Станислава Любшина никогда не было назидательным, чуждо оно и пустой потехи. Со сцены и экрана к нам обращается художник, жаждущий вместе с нами разделить радость и горечь постижения жизни.
Сабашникова Е. Станислав Любшин. М.: Киноцентр. 1990.