Издалека доносится шум Проспекта Мира. Наша беседа происходит в маленькой уютной квартире Юрия Георгиевича Богатырева.
А беседа о том, что, когда он снимается в фильмах Никиты Михалкова, мы всякий раз видим на экране удивительное совпадение режиссерской мысли и актерского воплощения. В чем секрет такого единства? Где его истоки?
Тому уже почти двадцать лет. В театральном училище имени Щукина, где я учился, существовала традиция: на самостоятельные курсовые и дипломные работы студентов всегда приходили бывшие выпускники. На одном из таких показов меня и увидел Никита Михалков. Помню, мы играли тогда пьесу Леонида Филатова, который учился на два курса старше (в то время он писал много пьес и выдавал их за произведения итальянских драматургов — так они легче проходили). После просмотра Михалков пришел за кулисы и сказал: «Старик, нам надо с тобой работать» (он был тогда еще студентом режиссерского факультета ВГИКа). Сказал и слово свое сдержал. В 1969 году Никита начал снимать дипломный фильм «Спокойный день в конце войны» по сценарию Рустама Ибрагимбекова и пригласил меня на небольшую роль. За месяц он отснял практически полнометражную картину, чем вызвал гнев и возмущение руководящих инстанций: не старайся доказать что-то, будь таким, как все, и изволь сделать из отснятого материала положенные две части. А разве можно в искусстве быть «таким, как все»?
Я сыграл в семи его картинах и скажу лишь одно — Михалков был и остается моим любимым режиссером.
В фильме «Очи черные» мне выпало счастье играть вместе с выдающимся итальянским актером Марчелло Мастроянни. Это очень милый, доброжелательный, мягкий человек с грустными и в то же время молодыми глазами. Так вот, Марчелло считает, и справедливо, что главный человек в кино — режиссер. Поэтому, что бы ни сказал ему Михалков, какое бы задание ни давал, — тот совершенно безропотно (!) все выполнял. Но Мастроянни не учел одного обстоятельства. У Никиты есть редкое качество — он умеет слушать и слышать актера.
До начала съемок, когда в течение нескольких месяцев Михалков проводит с актерами огромную репетиционную работу, мы вместе фантазируем роль, выстраивая до мелочей психологический рисунок и внешность героя. Должен сказать, что подобного метода предварительной работы в кино я не встречал больше ни у одного режиссера, как не встречал и той удивительной атмосферы праздника, когда все увлечены и одержимы общим делом, включая костюмеров и осветителей, гримеров и рабочих. Я думаю, что только в такой атмосфере и может возникнуть полное актерское раскрепощение, упоение творчеством, стихия высокого лицедейства...
После съемок в фильме «Очи черные» мы уезжали из Костромы вместе с актрисой Л. Кузнецовой (я сыграл в картине небольшую роль предводителя дворянства, а Лариса — бессловесную роль моей жены), и в тот момент у нас было невероятно тоскливое, грустное настроение, Лариса плакала — мы оба понимали: неизвестно, когда еще повторится этот праздник творчества, который умеет создавать Михалков...
Не могу, сказать, что мы с Михалковым близкие друзья, что часто встречаемся помимо нашего дела, но тем не менее всегда существуем как бы на одной волне и понимаем друг друга с полуслова.
А споры, конфликтные ситуации у вас бывают во время работы?
Богатырев усмехнулся.
В картине «Свой среди чужих...» снимали эпизод, в котором я должен был «дать в ухо» Саше Кайдановскому, игравшему белогвардейца Лемке. Я категорически отказывался, не хотел причинять Саше физическую боль. Мы долго выясняли технологию удара, наконец сам Кайдановский стал уговаривать меня, но я был неумолим. «При чем тут ты?! — потеряв терпение, закричал Михалков (хотя обычно он не позволяет себе повысить голос на актера). — При чем тут Саша? Встречаются белогвардеец и чекист — это единственное, что должно тебя интересовать сейчас!» И как это ни покажется наивным, возражать я больше не стал... Вот вам и «спор»... Конфликтные ситуации?.. Да, пожалуй, серьезного конфликта не было практически никогда.
После небольшой паузы Юрий Георгиевич сказал:
Мне кажется, фильмы Никиты Михалкова по-настоящему не оценены.
Да, о нем много говорят, спорят, пишут в прессе. Но мало кто отмечает поразительное качество его режиссуры: он удивительно теплый режиссер. Мне близок его взгляд на искусство, которое может быть жестким, эксцентричным, каким угодно по форме, но обязательно должно рождать добрые и гуманные чувства. Так, Михалков снимает картину о революции «Свой среди чужих...», а для меня это фильм прежде всего о высокой дружбе, товариществе, человеческой верности.
А вы помните, как ругали в прессе «Родню»? За неуместную сатиру, циничное отношение к простым людям, надругательство и издевательство над ними. Да разве это так? На мой взгляд, «Родня» полна сострадания к людям. Ко всем людям. Даже к такому «ничтожеству» (как однажды назвали моего героя) — Стасику. Чем же ничтожен Стасик? Несчастный человек, глубоко переживающий измену жены.
Действительно, Стасик вызывает и смех, и сочувствие, как и другой ваш персонаж — Войницев из «Неоконченной пьесы для механического пианино» — будто бы страдалец за Россию, а на самом деле прожигатель жизни...
А в картине «Несколько дней из жизни И. И. Обломова»? В конечном счете мне становится жалко и Обломова, и моего героя Штольца, и Алексеева, и Захара. И тетка Ольгина вызывает сочувствие, и этот циничный граф, который приезжал свататься к Ольге... Даже в том случае, если персонаж Михалкову несимпатичен, он все равно пытается найти в нем черты, которые делали бы его в какой-то мере привлекательным.
Вообще у Михалкова не бывает статичных персонажей. Когда он предлагает сыграть роль, даже маленькую по объему, — я всегда знаю, что мне предстоит сыграть сложную человеческую судьбу, сыграть характер далеко не однозначный.
Михалков по своей натуре — художник светлый и жизнелюбивый. Он Никогда не занимается морализаторством. Он убежден, что искусство должно рождать только оптимистические чувства. Поэтому в каждом персонаже его фильмов происходит внутреннее движение, движение к очищению, и в самой, казалось бы, безысходной ситуации появляется маленький луч света. Наверное, не случайно он и дочь свою назвал Надеждой...
Ю. Богатырев. Пусть повторится этот праздник. Сб. Никита Михалков. – М., Искусство, 1989. С. 181-183