Вначале 1989 года, не дожив месяца до собственного сорокадвухлетия, умер актер Юрий Богатырев. Ни прежде, ни потом наше кино таких лиц не знало, и Ю. Б. словно для того и появился, словно оттого и был столь недолго, чтобы загадать загадку и оставить ее без ответа.
Он не принадлежал ни к одному из известных актерских типов. Почти двухметровый гигант, который с одинаковой легкостью становился суперменом или рыцарем без страха и упрека, как Егор Шилов (Свой среди чужих, чужой среди своих), и млеющим от экстатического восторга трепетным идиотом вроде Манилова (Мертвые души) или Сержа Войницева (Неоконченная пьеса для механического пианино). Это тело могло быть отлитым из стали, и тогда с мужественностью его героев, с их пружинистой ловкостью и складностью мало кому по силам было соперничать. Это тело могло быть ватным и демонстрировать принципиальное отсутствие суставов и позвоночного столба. Его голос, обладавший всеми оттенками звукового спектра, мог от низкого благородного баритона взмывать к визгливому фальцету, старчески-надтреснуто дребезжать, звучать глухо и бесцветно или, напротив, по чеховскому определению, быть «жирным и сочным барским голосом».
О, восхитительные богатыревские кретины, недоумки Саяпин (Отпуск в сентябре) или предводитель дворянства (Очи черные) —Ю. Б. равных не было в умении изумленно открыть рот, зажмуриться в сладчайшей улыбке и громко зарыдать от обиды или умиления, а через мгновение столь же громко заржать от удовольствия. Правда, доведенные до отчаяния, подобно Стасику из Родни,
они могли в сражении за попранное своё достоинство устроить жутковатое танцевальное ристалище, обратив в поле боя даже танцплощадку в захудалом провинциальном кабаке.
Прекраснодушные застенчивые интеллигенты Ю. Б. совершенно непонятным образом оказывались теми «стойкими оловянными солдатиками», с которыми мир может делать что угодно и не может сделать ничего. Это были интеллигенты без грана фальши, чистопробные — со всей способностью к наивному восхищению жизнью и со всей готовностью к сопротивлению пошлости, — как писатель Филиппок (Объяснение в любви) или доктор Андрей Львов из Открытой книги. Богатыревские интеллектуалы на экране умели думать, не насупливаясь в демонстрации процесса мышления, его трагические герои, такие, как Тишков (Две строчки мелким шрифтом), страдали с необыкновенной полнотой и самоотдачей, вызывая фантомную боль даже в человеке, утратившем душу. А не знающая удержу и узды витальная энергетика красавца Андрея Штольца (Несколько дней из жизни И. И. Обломова) мгновенно, как в стену, упиралась в воспоминание о рыдающем пухлогубом мальчике в башлыке, которому предстояло быть перелепленным в жизнерадостного столичного денди.
Ю. Б. природа наделила феноменальным актерским «инструментарием», он сам был фантастической пластичности «материалом». Текучий, как вода, он с легкостью принимал форму любого сосуда, ему было чем ответить на любой запрос — характерностью ли интеллектуальностью ли, драматизмом. С ним из фильма в фильм работал Никита Михалков (Ю. Б. был единственным бессменным участником периодически обновляемой «труппы Михалкова»), с ним пять картин подряд сделал Виталий Мельников, он вообще был одним из тех немногих московских актеров, которых любили снимать едва ли не все ведущие режиссеры «Ленфильма», где как раз универсальность и интеллигентность ценились всегда.
Актерство — не как человеческое качество, а как профессия — в Ю. Б. нашло необычайно яркое воплощение. Если бывают в природе люди, способные вмещать в себя весь объем этого понятия, то Ю. Б. несомненно был именно из их числа. И, возможно, краткость его земного бытия — прямое свидетельство того, как это прекрасное и страшное занятие вычерпывает до дна человеческую жизнь.
Ирина Павлова. Новейшая история отечественного кино 1986-2000. Кинословарь. Том I. СПб.: Сеанс, 2001, с. 140-141