Из ста моих воевавших сверстников в живых осталось только трое. Мороз идет по коже — ведь тем 97 из моей сотни, что погибли, жить бы и жить и строить, и творить, и растить детей и нянчить внуков... Есть очень точные стихи у Александра Твардовского:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Исполняя долг перед погибшими, мы свято чтим их память и делаем все, чтоб война не повторилась. Так и только так можно уменьшить боль утрат, и только так можно исполнить долг перед теми, кто пожертвовал собой ради будущего, ради тех, кому только предстояло и теперь предстоит появиться на свет. Мы многое здесь можем.
Я верю в великую силу искусства. Я помню, как помогали нам в самые трудные дни войны «Чапаев», «Веселые ребята», «Аэроград», «Депутат Балтики», «Мы из Кронштадта», «Щорс»... Нам, мальчишкам, девятнадцатилетним солдатам, очень важно рыло на кого-то равняться, кому-то подражать, это прибавляло мужества, уверенности, дерзости. Мой друг, трижды Герой Советского Союза летчик Иван Кожедуб как-то признался, что, не посмотри он до войны фильм «Летчики» с Борисом Щукиным в главной роли, быть может, не отважился бы летать.
...Лежу в госпитале в Буйнакске, в сорока километрах от Махачкалы. И вдруг весть — радостная, почти невероятная: приехала Мария Петровна Максакова. На концерт идти не могу — тяжелое ранение в ногу, но, к счастью, в палату провели трансляцию. Первые звуки трепетного максаковского голоса — и забыл я про боль, про войну, про госпитальную палату: перед глазами возникла довоенная Москва, Большой театр, оркестранты настраивают инструменты, гаснет свет, идет занавес, Максакова — Любаша в «Царской невесте»... Открываю глаза, вижу: больные все с коек повставали, без разбора — и ходячий, и неходячий. Вот что значит истинное искусство!...
Я даже думаю иногда, что если бы все люди во всем мире по-настоящему чтили искусство, то возможность войны отпала бы сама собой. Ибо подлинное искусство — это гармония и красота, а война — чудовищный диссонанс и уродство. Искусство — увековечивает, а война — уничтожает, искусство — это жизнь, а война — смерть. Наверное, наивно мое предположение, но я верю в то, что настоящее искусство все-таки победит в человеке.
Я пришел в театральный институт в 1942 году, не сняв еще с полевых петлиц треугольники старшего сержанта пехоты. Мне было двадцать лет. За плечами — год войны. Много это или мало? Я приравнял бы этот год к двадцати пяти годам обычной жизни: время на передовой спрессовано даже не из секунд — из мгновений, и каждое может стать для тебя последним. Там, в окопах переднего края, люди, бывало, седели за полчаса, в минуту ломались судьбы, терялись жизни. Я знал одного пианиста-виртуоза, лауреата международных конкурсов — в бою он потерял руку. Пианист — руку!..
Прошлая война — это бесконечная цепь трагедий, постоянная боль и — постоянная, архитрудная борьба за жизнь, твою собственную, твоих друзей, твоих близких, твоей страны, всего человечества.
Когда я вижу теперь на экране легковесное, бодряческое изображение войны; этакое шапкозакидательство, мне становится горько и обидно... Рвутся снаряды, атака, крики «Ура!», и вот вам победа... Будь все так просто, длилась бы Великая Отечественная долгих четыре года?.. Весь драматизм и состоял в том, что мы дрались с сильнейшим противником — опытным, умелым, превосходно вооруженным. Победа далась нам нелегко, ей предшествовала, по меткому выражению Константина Михайловича Симонова, «кровавая работа». Грешно говорить о войне полуправду — этим оскорбляешь священную память о погибших, умаляешь величие подвига, поистине всенародного. Ведь в войне участвовал весь советский народ — и тыл, и фронт, и старики, и женщины, и дети... Не было очевидцев — все участники, все приближали Победу нечеловеческими усилиями.
Я помню День Победы — люди высыпали на улицы, обнимались знакомые и незнакомые. Салют высвечивал преображенные счастьем лица. Победа — значит «после беды». И чем горше беда, тем счастливее радость народа, все превозмогшего, выдюжившего,. победившего.
Как выразить средствами кинематографа полноту этого: чувства? Только рассказав всю жестокую правду о войне, о ее буднях, о том, как было трудно... Правду — без прикрас, какая, на мой взгляд, была в экранизации романа Константина Михайловича Симонова «Живые и мертвые», осуществленной Александром Борисовичем Столпером. Писатель и режиссер достоверно воссоздали атмосферу первых дней войны, время отчаянного самопожертвования, в недрах которого зрела будущая — далекая еще! — победа над фашизмом.
Автор романа, военный корреспондент газеты «Красная звезда», хорошо знал людей, о которых писал,— все они были поначалу героями его очерков, ежедневно отправляемых в газету, и лишь затем перешли на страницы романа, становясь образами, но оставаясь живыми и узнаваемыми. Мне выпала честь сыграть в этом фильме роль комбрига Серпилина — одного из тех русских людей, о которых принято говорить «соль земли нашей».
Прообразом Серпилина послужил полковник Кутепов — Симонов встретил его в 1941 году под Могилевом. Дивизия под командованием Кутепова уничтожила в тот день десять неприятельских танков и ни на шаг не отошла назад под жесточайшим натиском противника. Симанов рассказывал, что в той почти невероятной солдатской стойкости увидел первый росток грядущего перелома в войне.
Как актер, я удостоился высшей похвалы: в иллюстрированное издание своей военной трилогии, за которую позже он был удостоен Ленинской премии, Симонов попросил поместить портрет Серпилина из фильма,, сказав, что только таким он видит отныне главного героя своего романа...
Да, война непрошеной гостьей ворвалась в наши судьбы и осталась в них навсегда. Об этом — еще один замечательный фильм, в котором мне довелось сыграть солдата — на сей раз бывшего солдата: «Белорусский вокзал».
Не удивляйтесь, но роль в этой лентe внутренне связана с одним и тем же сном, который преследует меня (Долгие годы,— сном, точь-в-точь повторяющим ситуацию, в которой наяву пришлось побывать: мы идем по снегу в сорокаградусный мороз при полином вооружении (то есть с 25-килограммовой выкладкой) — нельзя остановиться и отдохнуть — только сядешь в снег, моментально заснешь, а «это верная гибель. И солдаты тормошат друг друга, держат за рукав, чтоб никто не отстал, не замерз, не заснул. И вдруг откуда ни возьмись — немецкие танки. Мчатся по полю и давят, давят людей. Я зарываюсь в снег, я вижу, что танк идет прямо на меня.
Чувствую, что бутылку с горючей смесью мне, замерзающему, уже не достать... И просыпаюсь в холодном поту. Тогда — в сорок втором — я чудом остался жив.
Фильм «Белорусский вокзал» — как раз о таких вот военных снах, одолевающих моих немолодых уже сверстников, о фронтовом братстве, о бывших однополчанах, о памяти, из которой никто не уходит, и о друзьях, которые, увы, уходят от нас. Я сыграл в этом фильме одного из четырех товарищей, встретившихся на похоронах своего боевого командира. Главная черта моего героя, бухгалтера Дубинского, совестливость — качество, которое во многих из нас воспитала война. Прошедшие фронт, познавшие горечь преждевременных потерь, мы сохранили на всю жизнь чувство личной причастности к судьбе своего народа и высокую гражданскую ответственность за все, что происходит вокруг нас.
Потому-то и выходит наше поколение старых фронтовиков на передовые рубежи борьбы за мир...
Папанов А. Солдат всегда солдат // ИК, 1985. №2. С. 17-20.