Побывав вместе с М. И. Роммом в освобожденном от белополяков Белостоке, мы с ним решили сделать картину «Мечта».
Меблирашки—этакий караван-сарай на оконечностях Европы. Люди разных и пестрых судеб, мечтаний и планов. Их разнострой и есть человечество с его провалами и робкой попыткой вспорхнуть.
Вернувшись в Москву, мы стали писать этот сценарий. Обычно мы оба наперебой наговаривали сцену, тут наиглавный жар и фантазию проявлял по обычаю Ромм. Описывал сцену я. Правил опять же Ромм.
Я вообще полагаю, что в Ромме был начисто стерт в нечто третьестепенное РАССКАЗЧИК. А это, возможно, существовало в нем ярче, чем кино. Это ясно хотя бы из его магнитофонных записей.
Итак, кого взять на главную роль хозяйки меблирашек «Мечта»? Конечно, Раневскую, объявил Ромм.
Я не был знаком в то время с Раневской. Но множество самых размашистых слухов ходило о ней. О ней говорили как о блистательной собеседнице и не очень везучей актрисе. Все, что я подлинно знал о ней, заключалось в том, что после того, как она сыграла какую-то роль, где лейтмотивом была фраза «Муля, не нервируй меня!», дети ходили за ней гурьбой, повторяя эти слова.
- Детки, ступайте в задницу! — откликалась на это Раневская, возбуждая добавочный детский восторг.
Не знаю, удался ли нам с М. И. Роммом образ, Мадам-Скороход. Лавочница и мудрец, циник и бешено любящая мать, человек, готовый отдать душу за лишний грош и вдруг взлетающий к пониманию самого сложного в человеке. Таков был замысел.
Повторяю — не знаю, удался ли он.
Но знаю, что это одна из самых человеколюбивых моих кинокартин.
Я не присутствовал на съемках «Мечты». Увидел в первый раз эту ленту в вечер, когда над Москвой уже гудели немецкие самолеты. Но было это все же в Доме кино, и это был самый странный, дикий и жуткий просмотр в моей жизни.
Странно и то, что в это самое первое время войны картина Ромма имела огромный успех — это с моими фильмами приключалось нечасто.
Я понимаю, что главная причина успеха — Раневская.
Она играла не комедию (как первоначально предполагалось), не драму, а ТРАГИКОМЕДИЮ.
Уже в те давние годы я понял, что возникла ТРАГИКОМИЧЕСКАЯ АКТРИСА, которая была всему тогдашнему не с руки. Ибо из всего ненавистного начальство пуще всего ненавидело ГОРЬКУЮ комедию, а тем более комедию с несчастным концом. А ведь как раз для ЭТОГО и была создана Раневская.
Конечно, в конце концов мы прилагали нашей «Мечте» подходящий начальству конец. Но это был конец, наскоро сметанный и грубо подшитый. Хотя и старались мы изо всех сил.
В целом же (такова моя убежденность!) Фаина Раневская из-за властей, надзиравших искусство, не сыграла и половины того, что могла бы сыграть. Не могу удержаться, чтобы не сказать еще несколько слов о ней. Повторюсь, если сообщу, что она была остроумна. Она была АФОРИСТИЧЕСКИ ОСТРОУМНА. Ее словечки, характеристики, словесные выстрелы и расстрелы были блистательны. Конечно, она должна была значиться в ряду первых актрис нашего времени, но так и не нашла своего ДОМА. Своего драматурга. Своего театра и режиссера.
Не скрою без робкого тщеславия, что не раз в течение жизни она адресовалась ко мне, чтобы я написал для нее сценарий. Но жизнь тянула в разные стороны, и мы так и не встретились с ней ни на сцене, ни в кино. Сколько удивительных людей я встречал, звал их Ваней и Машей, они были рядом, такие же, как и все. Мимо скольких воистину великих я прошел, играючи тросточкой и раскланиваясь! Вот и в моем существовании Раневская оказалась одной из затерявшихся среди тросточек ВЕЛИКОЙ. Неохватной актрисой. Горькой, смешной, ни мужчиной, ни женщиной. Одинокой, несчастной. Простодушной, капризной, непостижимой.
О — Не знаю, научила ли нас партия Коммунистическому манифесту,— проговорил Семеныч.— Я, например, не запомнил ни строчки, хотя читал не раз. Но беспощадности, лжи, двуличию, доносам и безучастию она нас научила. Туфтить, лицемерить, благословлять ненавидимое, поносить желаемое она нас натаскала. Обессердечила. Ожесточила. А ведь зачем было ей так стараться? Ведь ей и так, казалось, служили все — от кремлевских швейцаров до колымских псов... И все-таки я благодарен партии. — Почему? — Потому, мой любимый,— сказал Семеныч,— что без фарисейства, двуличия, безучастности и вранья невозможно было пережить все то, что мы пережили.
Габрилович Евгений, Клочки //Экран и сцена. - 1991. - 4 июля ( №27). - с. 9.