Любовь Аркус

«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.

Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.

Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.

«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».

Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.

Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».

Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.

Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
2025
Таймлайн
19122025
0 материалов
Поделиться
Тайна, замкнутая в простоту
Ия Саввина - журналистка

Волею судеб перечитал работы Ии Саввиной (книга ее статей издана «АРД-фильм» и «Алфа-вит»), перечитал? Или — пересмотрел? Нет, именно перечитал. В ролях блестящую актрису видели и знают все. Не все знают ее как крепкую журналистку. Не уверен так ли уж важна нам сейчас еще одна крепкая журналистка из поколения шестидесятников, но по-прежнему жизненно важна та пифия, колдунья, птица, чьи песни (а может, и паузы в песнях) вплелись в музыку нашего искусства незаменимо и невосполнимо.

Все дело в контексте. Можно воспринимать статьи Саввиной в контексте чисто журналистском или в филологическом. За анализ коллизии Бессеменов — Нил в горьковских «Мещанах» я немедленно выдал бы ей в дополнение к диплому журналиста еще и диплом филолога. Впрочем, за такой анализ в «мое время» ее скорее всего поперли бы из комсомола, и вопрос о дипломе просто бы не возник.
Однако диплом журналистки был получен, и борьба продолжилась. О, как дралась она за «Шестое чувство» в пору, когда ее отсекали от «Аси-Хромоножки», зато пихали в рот софроновских стряпух! Я был свидетель. Мы тогда оказались в одном «эпизоде»: в том самом сборнике «Искусство нравственное и безнравственное», который в 1969 году завис из-за саввинской статьи и был спасен только бычьим упрямством составителя и его виртуозной дипломатичностью (надеюсь, Валентин Толстых не станет отрицать ни того, ни другого). В этом контексте Саввина
- чуть не диссидентка, но это все-таки — не ее контекст. Как и журналистика вообще. На фоне радиопередач московского литдрамвещания и программ тбилисского ТВ Саввина вполне читается. Но «не смотрится».

Смотрится она — в другом контексте: там, где Москвин и Хейфиц, Орлова и Раневская, Евстигнеев и Юрский, кулисы и диги, монтажные ритмы и сценические паузы. Это уже в полном смысле слова — ЕЕ контекст. Профессиональный, или технологический, как сама она уточняет, вернее, «утончает», то есть тонко дает почувствовать: ВСЕГО ЛИШЬ технологический. Да, специфика, но всегда — что-то «поверх» специфики. Да, грим, но что-то независимо от грима. Да, рамки роли, но... их лучше «потерять».

Ради чего? Ради того, что важнее актерского профессионализма. В профессиональном контексте Саввина так же хорошо «смотрится», как «читается», но ДЫШИТ она — в другом контексте. С того момента, когда на сцене Студенческого театра МГУ выдохнула в зал: «Тише! Он спит...» - и прикрыла от нашего суда заснувшего гуляку и барбоса — надо всем, что «хорошо» и «плохо», простерла немыслимое и неодолимое оправдание любовью. А потом такою же любовью пробудила человека еще в одном гуляке и барбосе — в чеховском Гурове. И наконец над самым диким гулякой и барбосом простерла крылья, прикрыв любовью, большей, чем страсть, — чем-то неопределимо-непреодолимым, создав потрясающий образ Аси-Хромоножки, этой Мадонны шестидесятников.

Однако тут столько же контекст Когоута и Кончаловского, сколько Чехова, и толстовского капитана Тушина, вселившегося в толстовскую же Долли Облонскую. Контекст воронежской деревеньки, робко воскресающей после войны. Контекст топольков, которые девочки высаживают вокруг школы, надеясь, что жизнь поправится. И она поправляется, жизнь. И деревенская девочка едет в Москву и поступает в столичный университет, и, окончив его, имеет возможность выбирать: что ей ближе? Редакция телевещания, где ждет ее программа по повестям самой человечной писательницы того времени Веры Пановой? Или киностудия, где ждут ее Чехов и «Дама с собачкой»? Или театр, где ждет Завадский?
Вы можете сколько угодно иронизировать над официозными банальностями тех лет, вроде того, что «нам открыты все пути», или что «у нас героем становится любой» или «что солнышко у Сталина побыло в Кремле», — но пути действительно были открыты (для тех, кто хотел двигаться), и героика все-таки была, и солнышко светило: интеллигенция действительно создавала духовное поле, в котором и произросли последующие либеральные злаки. Пока Сталин бодрствует в Кремле, и на государственной сцене буянит какая-нибудь липовая стряпуха, — на самодеятельной сцене (университетского Дома Культуры или Дома Культуры в деревне под Воронежем) властвует Гамлет: «принц Датский пытается связать распадающееся время, Медея убивает детей, конструктор проводит первую прямую на ватмане, поэт призывает «быть живым, живым и только, живым и только до конца», режиссер мечется по съемочной площадке, бездомный пес ищет себе хозяина, в миллионах окон любят, ссорятся, ниспровергают, утверждают...»

В этом контексте и дышит Ия Саввина. И статьи ее (иногда написанные как бы в подкрепление журналистской квалификации) открывают нечто большее: бытийную тайну. Только надо читать их именно в этом, «распадающемся» и «связующем», «размытом» и магнетически собранном, всемирно-отзывчивом, чисторусском - неуловимом и необходимом контексте.
Лейтмотив - «воздух».

Воздух первого фильма, таившегося в его монтажных ритмах и высвистевший из заезженной копии. Воздух первого спектакля, внезапно исчезающий из легких, когда на ватных ногах идешь со сцены. Это неопределимо, это шлифуется, воспитывается человеком в течение всей жизни - то, что мы называем душой: душа - дух - вдохновение - вдох - воздух. Это так прекрасно, что тело становится легким, воздушным, и душа может все: плакать и смеяться, радоваться и горевать одновременно. Это ощущаешь, когда Антониони оставляет в фильме пространство, пробел, воздух, который ты заполняешь своим дыханием. Когда Уланова покидает сцену, и дыхание останавливается — буквально, как в выражении «затаив дыхание».

«Тайна, замкнутая в простоту» - точно сказала она об этом. Простота — не отсутствие сложности, а очищение от помех, от мерзости и пошлости, от суеты и банальщины. Ее стихия — паузы ритма, пленительные длинноты, «ялтинская и московская скука», прикрывающая «тайного узника» - сердце человеческое. Это простота, прикрытая сложностью.

Почему ее надо прикрывать? От чего?

А ракеты взлетают. А фанфары гремят. А стряпухи гуляют. И в громогласии шестидесятых: раскованных, либеральных, наивных — молодые интеллигенты, перекрикивая старых долдонов, точно так же, как их противники, орут:

- Надоели дураки!
- Ух, как все это надоело: все эти высокие словеса.
- Долой!

Вот в этом-то контексте и возникла Саввина:

- Тише. Мой любимый спит...

Странным видением прошла сквозь прогрессивно-реакционный свист-вопль. Воздушная Дама со смешной собачкой. (Собачку, конечно, можно убрать, по тому анекдоту: «Нет больше собачки — теперь вы довольны?»).

Или: как ответила Ася-Хромоножка на трубный глас Рынка, призвавший ее четверть века спустя внедриться в предлагаемые новые обстоятельства с Курочкой Рябой под мышкой: сыграть продолжение великой роли.

Молчание было ответом. Другие сыграли: прокудахтали, прокукарекали, пропели, пропили-прогуляли, проорали, что требовалось по новым обстоятельствам. Чего не растащили, то сожгли и растоптали, и фильм Кончаловского «Курочка Ряба» замкнул цепь, заряженную когда-то тем же Кончаловским в «Асе», -грохот вышел знатный, но очертилось грохотом и молчание. Молчание Саввиной.

В самовыражении шестидесятников было много героического крика, но была и тайна. Тайна, замкнутая в простоту.

Тут — ее тема и ее жизненная Роль. В ее журналистских диалогах улавливается скрытая за вежливым уважением к мнению собеседника система предпочтений. То, что Иосиф Хейфиц «жестко» связан со «временем», от нее далеко. А то, что у того же Хейфица пафос обращен «внутрь души», — близко. Когда Евгений Евстигнеев ищет «занозу» в характере, чтобы заноза зрителя зацепила, — такая «заноза» Саввиной не нужна. Но если эта «заноза» цепляет самого актера, выводит его душу за рамки характера, — это то, что ей нужно. Сергея Юрского все знают как «эксцентрика», но за этим «верхним слоем» скрыто главное — то, что таится внутри души. И это - главное.
Точнее всего это воплощено у Иннокентия Смоктуновского. Именно потому, что он «выскальзывает из рамок», становится всеобще узнаваемым и остается неуловимо-уникальным. Как написала когда-то Саввина-журналистка: «Он играет все... и еще что-то».
Это «что-то» — чтобы разомкнуть «все». Чтобы «все» — не завершилось, не замкнулось.

Чистота пауз и молчание — обратная сторона жажды охватить «все». И все очистить. Потаенная доброта Ии Саввиной противостоит агрессии, и противостоит твердо. В этом противостоянии есть своя жесткость, хотя кажется, что жесткости противостоит — мягкость.

- Лучше чистая вода, чем кислое вино.
В ответ можете процитировать: «Ей жизни не хватало, чистой...»
- Среди ужаса, крови, горя надо устраивать жизнь правильно.
В ответ можете услышать: «осточертел правильный мир -пусть все летит к черту».
— Талант немыслим вне добра.
В ответ: «мало было гениальных „цветов зла“?»
И все-таки: добро. Простота и добро. Покой и воля. Необъяснимо. Как у Пушкина: «Был вечер. Небо меркло. Воды струились тихо. Жук жужжал»
«...Я стояла в метре от зрителей, смотрела людям в глаза -буквально — спрашивала их...»

Помню это, потому что сам сидел «в метре» от сцены — студент-филолог, пришедший на всеуниверситетскую сенсацию 1956 года: спектакль «Такая любовь» со «студенткой журфака» в главной роли.
Пять лет спустя случай свел нас в телестудии, впрочем, случай свел, а закономерность повела дальше: только что появился козинцевский «Гамлет» со Смоктуновским, и мы — слово за слово — пошли обсуждать его и так дошли от Электрозаводской до улицы Качалова (кажется) — изрядный маршрут, но я его плохо запомнил, а разговор — на всю жизнь — запомнил: откуда зло, ведь на земле нет никого, кроме людей.

«Люди на земле одни, вот беда!» 
«Как же без человека-то прожить?..»

Нам было по двадцать с чем-то. Мы злились на эпоху, на власть, на «дураков»: не дают высказаться, не пускают, не разрешают!
Теперь, оборачиваясь, «дураков» не вижу. Вижу другое: все-таки мы сделали то, что хотели. Интеллигенция, затиснутая в узду партийной опеки, в подцензурную хрипоту, в необходимость мести шляпой перед кем попало (как Смоктуновский в «Гамлете»: «Честь имею... Честь имею...») — интеллигенция все-таки осуществила то, для чего создана. Послевоенные девочки и мальчики, спасенные в войну (Воронеж немцы сожгли, но девочка, которая была меньше всех в классе, выжила), — в «предлагаемых обстоятельствах» эти спасенные интеллигенты отплатили стране добром и создали-таки моральное, интеллектуальное, духовное поле, в котором стало возможно все дальнейшее. В том числе и «рыночные отношения», будь они неладны, и возможность при этих отношениях — сохранить душу.

И даже ярость оглашенных детей нового времени, изобличающих шестидесятников за их идеализм и наивность, — стала возможной именно в этом духовном поле. И то, что эти критики поняли, как все просто.

Ну, правильно: чем проще, тем лучше. Лучше чувствуется тайна, замкнутая в простоте.

О ней не «прокричишь». Глаза актера не должны «кричать».
Тоже чисто саввинское. В глазах — никакого «крика». Тихое свечение.
Если вам когда-нибудь попадет в руки томик статей актрисы Ии Саввиной, вспомните это.

Аннинский Л. Тайна, замкнутая в простоту // Экран и сцена. – 1996. – 14-21 марта (№9-10) с. 16 (о кн. Статей И. Саввиной)

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera