Острой, оздоровительно-очищающей работой «предплужника» следует определить значительную часть сюжета картины «Твой сын, земля», созданной в 1980 году.

«Написали первый, потом второй вариант сценария, уже могли снимать, но сделанное нас не удовлетворяло. Было слишком злободневно, слишком впрямую отражало и перемены и негативные стороны, против которых было направлено известное постановление о Тбилисском горкоме партии», — рассказывал режиссер Р. Чхеидзе о ходе своей работы в соавторстве с С. Жгенти. Надо сказать, что злободневность газетного очерка не ушла даже из последнего, четвертого варианта сценария, по которому снимался фильм.

Художественное обобщение предполагает глубину анализа, здесь же пока главный авторский взгляд устремляется по поверхности предмета вширь. Представлен своего рода «каталог» негативных явлений, которые необходимо преодолеть положительному герою, собрана полная коллекция его возможных антиподов: демагоги, очковтиратели, взяточники, клеветники, браконьеры, губители исторических культурных памятников. При этом авторы редко проявляют намерение рассмотреть людей зла изнутри, определить склад их души, причины внутреннего самооправдания, личные цели. Качество художественного анализа на данной стадии познания подменяется количеством названных уродств и обличительной страстью в их показе. <...>

Одна из важных сцен фильма происходит в районной больнице. Поводом к тому, чтобы в помещении больницы было срочно проведено заседание бюро райкома, послужило экстраординарное событие: ночью умер двадцатилетний парень. Его привезли с приступом аппендицита, но, пока разбудили главного врача, разыскали хирурга, у больного развился перитонит. Предотвратить смерть не смогли — в больнице не было эффективных антибиотиков.

Секретарь райкома партии Георгий Торели (а это и есть главный герой фильма) задает главврачу больницы простой вопрос: «Можно ли было его спасти или нет?» Вопрос приходится повторить трижды, потому что ответы на него даются отнюдь не однозначные, а туманно-отвлеченные («Положение было тяжелое... Операция запоздала...»). Георгий Торели спрашивает, почему главврач не позвонил в аптечное управление, в соседние районы, чтобы добыть лекарства, почему не вызвал самолетом опытного хирурга из Тбилиси. Ответы столь же неопределенные.

Но тут, вытеснив перепуганного главврача с трибуны, его место занимает заврайздравотделом. С первого же взгляда зритель определяет опытного, одержавшего, видно, не одну победу демагога. Опершись обеими руками о края трибуны, уверенно вперив глаза в видимую ему одному радужную даль, он начинает речь. Голос докладчика быстро набирает силу, стиль — «духоподъемность». <...> Вступление, конечно, отмечает «недостатки, которые у нас есть и которые мы, к стыду нашему, не замечали». Брошен увесистый комплимент новому секретарю райкома Георгию Торели, «уважаемому человеку», заметившему недочеты «свежими глазами». Комплимент с двойным дном: Георгию дано понять, что он — работник новый и не надо ему зарываться, рушить признанное. Угрозе придан идейный оттенок: «Не будем возводить отдельные недочеты в степень катастрофы». Далее следует ода «самоотверженному коллективу данной передовой больницы», сообщение о том, что она «награждается переходящим знаменем министерства здравоохранения» и т. д.

Только четкая информированность нового секретаря райкома сбивает докладчика с налаженного тона. Георгий Торели, оказывается, знает, что умирающих попросту выписывают из больницы, так что «летальные исходы» происходят дома, а отчетность больницы блещет отсутствием «смертных случаев». Известно Георгию Торели также, что хирурги берут за операции крупные взятки, что даже навестить больного можно, «подсунув рублевку» вахтеру, и т. д. и т. п.

<...> Возникает сцена в Чакнарском колхозе, председатель которого являет собою брата-близнеца заврайздравотделом. Опять трибуна, уверенный взгляд в светлые дали, интонация неуклонного оптимизма, упоминание о показательных участках, показательных садах, показательной ферме, образцово-показательной корове с фантастическим надоем, опять ликование: «новая страница истории нашего колхоза», «продвигаемся вперед, и нет силы, которая бы смогла остановить наше победоносное шествие...» На сцену выходят дети с букетами в руках, одаривают членов президиума. Готова к выступлению колхозная художественная самодеятельность.

<...>

Относительным психологизмом наделен здесь только один противник Георгия Торели — начальник треста стройматериалов Мераб Сетуридзе. Впрочем, перечислительный принцип, положенный авторами в основу показа нравственных аномалий, и здесь дает себя знать в тщательном коллекционировании приемов, которые использует подобный персонаж: клевета, подметные письма, шантаж, попытки подкупа, приведение в действие «связей наверху». И все же образ Сетуридзе получает гораздо более объемную характеристику, нежели остальные антагонисты главного героя. Сцена браконьерской охоты Сетуридзе, например, дается как сюжет с широким значением. Она говорит не только о прямом право-нарушении, но и обличает зловещий образ действий единомышленников Сетуридзе, точнее было бы сказать — холуев, им подкармливаемых и им же запуганных.

<...>

Зло посягает на ценности национальной истории и культуры. Однако внешний портрет Сетуридзе лишен преувеличенных черт, достоверен. «Вандал» носит шерстяной синий костюм, впрочем, не казенно синего, а вызывающе ультрамаринового цвета и модного покроя. Грудь его украшает галстук в крупную косую полосу. В руке у него кейс с замысловатыми металлическими замками. Он франтоват, явно любит и высоко ценит свою наружность. Бешеная жизненная энергия сказывается только в неожиданной при его крупной, полноватой фигуре пружинистой походке. Крючковатый нос не делает лица хищным, в глубоко посаженных голубых глазах, на пухлых, румяных щеках блуждает постоянная вкрадчивая полуулыбка.

В его повадках видна наглая уверенность в себе и убежденность, что в любом человеке таится внутренняя порча и готовность уступить соблазну в виде пачки денег. Однако это убеждение Сетуридзе не всегда может обнаруживать, чаще всего он вынужден подчинять свое поведение общепринятым нормам. Отсюда впечатление постоянной двусмысленности и плутовства, которые от него остаются. Любопытна и его речь: смесь демагогических стандартов разного срока давности и фамильярных оборотов блатного фраера.

С появлением Георгия Торели положение Сетуридзе в районе, где прежде он, по собственным словам, многих «держал в руках», стало шатким. А после того как райком направил в трест, руководимый Сетуридзе, комиссию, он почувствовал себя совсем неуютно. За взрывы на базальтовом карьере Сетуридзе получил строгий выговор по партийной линии. Теперь он боится новых разоблачений и исключения из партии. Решает расположить к себе Георгия Торели в личной беседе.

<...>

Сетуридзе оказывается не элементарным хапугой, а убежденным стяжателем. Стяжательство объявляется им основополагающим законом жизни: «Ребенок, даже грудной, знает, где «мое», где «твое». «Вы и вам подобные пользуетесь тем, что вкусы, интересы, потребности общества возрастают быстрее, чем возможности для их удовлетворения», — говорит Георгий. Но в этой краткой беседе интереснее всего ее неожиданный финал. Сетуридзе предлагает взятку. Теоретический спор лишается смысла. Георгий встает, вытягивается во весь рост. Глаза Сетуридзе тревожно впиваются в его лицо. Огромным усилием воли Георгий заставляет себя не двигаться. Он явно и с большим удовольствием ударил бы сейчас Сетуридзе. Наконец, Георгий Торели спрашивает: «Собственная совесть вас не мучает?»

Вопрос этот важен для характеристики только самого Георгия Торели. По ходу сюжета он непременно будет любую драматическую ситуацию и полемику сопрягать с проблемой совести. Но в данной ситуации этот вопрос звучит риторически, задан, конечно, не по адресу. Единственным сдерживающим началом для таких, как Сетуридзе, может быть только страх наказания, но отнюдь не муки совести, которой у них нет.

<...> Поздно вечером в райком, в кабинет к Георгию Торели приходит посетительница, рассказывает историю своих мытарств. Она с ребенком живет в бараке, где пол земляной, крыша протекает. Но после смерти мужа, который работал на цементном заводе, ее вычеркнули из заводского списка очередников на квартиру.

Все это женщина излагает Георгию тусклым, бесцветным голосом. И, не меняя интонации, спрашивает: «Советская власть ведь существует? Но где же справедливость? Тогда почему у нас порой торжествует произвол? Без протекции ничего не добиться, на работу не поступишь и квартиру не получишь». «Что вы сказали?» — с холодноватым отчуждением переспрашивает Георгий. Но она продолжает: «Что, вы не знаете, да? Все вокруг знают. И неудивительно, что законным путем я не могла добиться крыши над головой... Я спрашиваю вас, партию, это справедливо?»

Взяточничество, протекционизм, использование служебного положения в корыстных целях — все это разные проявления принципа, который, в пределах сюжета данного фильма, можно назвать «принципом Сетуридзе». <...>

К сожалению, значимость образа Георгия Торели отчасти была снижена схемой «человека со стороны». Зритель видит героя с первого же его рабочего дня на новом месте, но самый путь гражданского формирования характера остается за пределами сюжета.

<...> ...авторы не решаются испытать Георгия запутанной областью лирики и семейных отношений, где много непредсказуемого, противоречивого. Единственное, что ему позволено, — небесная любовь к идеальному же образу. Как некогда романтический герой созерцал бесплотный портрет возлюбленной, Георгий провожает завороженным взглядом женщину со скрипкой. Мимолетным видением скользит она мимо него по тротуару, шелестит платьем, загадочно улыбается. И так — несколько раз на протяжении фильма. Но предмет любви, как водится, недосягаем. К концу фильма Георгий узнает, что учительница музыки Нино навсегда уехала из Месхи в Тбилиси. Это вызывает у него печаль, но никак не душевные муки. Ему оставлена в утешение верная привязанность старой матери.

<...> ...вопреки всем спорным сторонам или очевидным пробелам в трактовке образа Георгия Торели, многое в нем уже есть и убеждает. Безошибочно найден исполнитель роли — Т. Чхеидзе. В его облике читается не иссякающая и непрерывно сосредоточенная на глав-ном духовная жизнь. Личность исполнителя помогает обогатить образ оттенками психологических состояний, внося многое сверх сюжета. Принципиально важно, что Т. Чхеидзе «приземляет» образ: Георгий Торели устремляет духовные поиски не на абстрактный абсолют, в нем постоянно видна конкретность жизневосприятия, чувство реальности. Свой идеал он черпает из непосредственного окружения, будь то колхозники, работники электростанции или честная и принципиальная медсестра в больнице. Цель его состоит в духовном совершенствовании людей, которое должно тесно связываться с удовлетворением их материальных потребностей. О последнем Георгий Торели тоже не забывает, и это важно.

<...>

Пока Георгий Торели, как трудолюбивый муравей, исследует участок за участком Месхийский район, замечая недостатки в организации труда и в воспитательной работе, вдруг начинаешь понимать, что потому он и не озабочен впечатлением, какое производит сам, так как целиком поглощен делом. Он не себя демонстрирует, он других изучает. И еще: он деликатен, интеллигентен и потому не может себе позволить выпячивать значение своей персоны в какой бы ни было ситуации.

Начинаешь понимать и другое: именно личным примером он сможет развеять ложный ореол «сильной личности», какой придал себе Сетуридзе. Образ жизни и стиль поведения Георгия Торели убедительнее всяких слов дезавуируют «престиж» Сетуридзе, созданный канареечной пестротой костюма и наглой уверенностью повадок. А способ и результаты работы Торели помогут людям отделить одну форму энергичной деятельности от другой.

Заведомо всемогущий «человек со стороны» постепенно вытесняется в фильме образом деятельного «человека на своем месте». <...> Это человек трезвого и глубокого знания жизни. Взвешенного, спокойного подхода в определении достоинств и недостатков людей и явлений. Человек, разумно планирующий процесс постепенного претворения в жизнь своих планов. Понимающий, что на первых порах придется сосуществовать с теми отрицательными явлениями или фактами, которые невозможно будет устранить с маху, в один момент. Готовый нести тяжкое бремя этого временного сосуществования, проявляя благоразумие, осмотрительность, умея, если надо, быть терпеливым.

Георгий Торели — человек созидательного пафоса. Сталкиваясь с нравственными аномалиями, он стремится предать их гласности, разоблачить («Нарыв нужно не прятать, а вскрывать и лечить!»). Но юридический финал историй со взяточниками и браконьерами, их конкретное наказание не входят в рамки сюжета. Потому что героя интересует прежде всего моральная сторона дела. Ему важнее всего воспитать непримиримость к любым отклонениям от нравственных, гражданских норм.

<...>

В отличие от предшественников — «рационалистов» герой в этом фильме любит не идею народа, а самый народ, то есть тех конкретных людей, которые его окружают. И это человеколюбие помогает ему быстро найти единомышленников в лице Асмат Яшвили, Гурама Глонти, остальных членов райкома. Некоторые из них сначала без энтузиазма отнеслись к предложению Георгия Торели освоить землю долины Вайо, но он спокойно и терпеливо выслушал их возражения, учел их резоны в корректировке плана, сумел их убедить.

План состоит в том, чтобы распахать долину Вайо и засадить ее лозой. Это укрепит экономику района, даст серьезную прибыль колхозам, а государству — ценный продукт. Еще до войны район славился своими виноградниками, отсюда по всей Грузии расходились лучшие их сорта. Но война, а потом миграция окончательно обезлюдили многие деревни. <...> Возродить лозу в деревнях и посадить в Вайо! Разве это не лучший путь к тому, чтобы духовную преемственность поколений превратить в реальность? Разве это не лучший способ сохранить самобытные черты Месхи, неповторимые для республики и всей нашей необъятной Родины? <...>

Уже название фильма обозначает его важнейшую тему: родной земли, Родины. Сыновняя боль пронзает Георгия, объезжающего дальние горные деревни. Бесприютность стариков, немой укор остывших очагов, полей, не знающих пахаря, бездорожье... Сколько, казалось бы, сказано было об этом «деревенской прозой», с какою мощью была поставлена проблема в произведениях Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Белова, Г. Матевосяна... Но серьезная тема в искусстве не может иссякнуть сама по себе, пока проблема не будет окончательно решена в самой жизни. И в фильме Р. Чхеидзе показано знакомое, но не перестающее волновать.

<...>

Жизнелюбие Георгия, его приветливая отзывчивость к людям более всего сказываются в особой его нежности к старикам. К тому же Баграту Девносадзе, которого Георгий неожиданно для себя встретил на самом краю Вайо. Баграт... пахал землю! Он показал потрясенному Георгию лозу толщиною в руку, обвившую ствол засохшего дерева. Лоза Вайо?! Неужели она сохранилась с XIII века? «Лоза бессмертна, сынок!» — величественно изрекает Баграт. Потом он демонстрирует дом своих предков, давильню XII века, сделанную праотцами Баграта. «И бог не даст мне умереть, пока я не наполню ее виноградом», — заявляет Девносадзе.

Старики в этом фильме — особенные. Их не сравнишь, например, с шукшинскими, в частности с отцом Любы Байкаловой в «Калине красной», который чистосердечен, доверчив, понятен и доступен для общения. Старики в картине «Твой сын, земля», скорее, напоминают Дарью Пинегину из «Прощания» Э. Климова. Они несуетны, мудры, суровы до неприступности. Патриархи!

<...>

Но самый, пожалуй, царственный из них — дед Лука. При огромном росте он одарен могучим телосложением. Голова его украшена затейливой повязкой — кабалахи. Наряд составляют современный пиджак, галифе военных времен и крепкие кожаные сапоги. Он курит красивую трубку с изогнутым длинным мундштуком. Но окончательно неотразимым его делают белоснежная борода и усы. Луку сопровождает девчонка. Она-то и поясняет, что «дедушка слышит плохо, а говорить совсем не может». Однако подобное сообщение совершенно не вяжется с обликом Луки, далеким от старческой немощи. Он, скорее, вызывает представление о человеке, презирающем тщету всего сущего и потому не позволяющем себе снизойти до бесед с кем бы то ни было.

<...>

В середине огромного поля стоит Георгий Торели. Он один, если не считать шофера, неподалеку, у машины. Шофер, молодой парнишка, не может скрыть волнения: «Почему их до сих пор не видать, дядя Георгий?» <...> Георгий смотрит на холм не отрываясь, делает несколько шагов вперед и снова, остановившись, смотрит. Будто ждет главного, решающего события в своей жизни и не знает, случится оно или нет. Это длится больше минуты, для экрана — бесконечно долгое время. Наконец раздается ликующий крик шофера: «Вот они, показались!»

Над холмом появляются в контражуре крохотные черточки — вертикали. Словно вырос лес из молодых побегов — без ветвей еще и без листьев. Но вертикали быстро вытягиваются, лес живет, колышется, приближается. Это сходит с холма цепь людей, за нею другая, третья. Лавиной уже они стекают вниз, в Вайо. Но ход у лавины неспешный, люди шагают с достоинством, одни улыбаются, другие смотрят серьезно, испытующе, но все уверенно, именно уверенно идут вперед.

Георгий устремляется в сторону холма один — маленькой фигуркой из центра долины — навстречу людскому потоку. Поток обтекает его, а он движется все дальше, в самую гущу. В шестнадцати планах даны портреты, и зритель вместе с Георгием жадно впивается в каждое новое лицо, стараясь определить, что это за люди, которые начнут новую историю Вайо. Вот дед Лука. Рядом — черноволосая красавица с ребенком на руках. Мадонна. Но тут же мужчина с прозаическим чемоданом. Нагнувшись, он берет ком земли, растирает пальца-ми, говорит что-то своему соседу. Старуха и девочки, взявшиеся за руки. Мальчик с собакой. Дети несут кипы учебников, перевязанные бечевками. Семья: жена и муж с детской люлькой. Еще семья, эти прихватили клетку с птицей. Девушка в окружении молодых людей, смеются, что-то напевают. Многочисленное семейство, на плече у старшего — переметная сума, из которой выглядывает утка. Мальчик на ослике. Группа молодежи, один из парней играет на свирели. Старик и старуха под черными зонтиками. <...>

Сцену завершает план, в котором снова воцаряется полная тишина. Слышны только шелест травы и трели птиц. Георгий Торели сидит на склоне холма, с которого уже сошел людской поток. Он устало и счастливо улыбается.

Не все сцены в фильме, к сожалению, имеют такое же стилистическое единство. Уже название фильма «Твой сын, земля» звучит несколько велеречиво рядом с прозаическим подзаголовком: «Повесть о секретаре райкома». <...>

Впрочем, там, где ряд сцен, решенных в ключе реалистического правдоподобия, заранее подготавливает «восклицательный знак» — образное обобщение, — смысл патетической сцены оказывается не только ясным зрителю, но и расширяет масштаб авторской идеи в целом. <...>

Фильм «Твой сын, земля» стал заметным явлением современного кино. Авторам удалось соединить в герое черты, к синтезу которых стремится сегодняшний кинематограф: воодушевленность высоким идеалом и готовность к повседневной, прозаической работе, принципиальность и сердечную отзывчивость, интеллект, силу мышления и демократизм, доступность. <...>

Конечно, подобный идеал далеко не исчерпан в образе Георгия Торели. В его трактовке очевидны спорные моменты и пробелы. Здесь важно и ценно само направление поисков, оно лежит в русле всеобщих усилий современных кинематографистов. Вместе с тем новый герой наследует черты далеких своих славных предшественников.

<...> Опыт историко-революционных фильмов безусловно освоен авторами картины «Твой сын, земля». Ими сделана попытка развить лучшие традиции в характере современного героя. Глядя на Георгия, вспоминаешь, например, усмешливую мудрость Фурманова, ин-теллект и хладнокровная воля которого помогли ему спокойно и терпеливо найти путь к Чапаеву, сделать его своим единомышленником. Именно этим обусловлено то, что в рядах «партизанской вольницы» воспитывались революционная сознательность и дисциплинированность регулярной армии. Или культуру мышления и политической тактики комиссаров у В. Вишневского, сумевших обезвредить своеволие и произвол анархизма.

Кинематографические образы прошлого притягательны сегодня. Конечно, нынешние фильмы соотносят характер положительного героя с особенностями конкретно-исторической действительности нашего времени. Но с годами и десятилетиями все больше открывается истинная неисчерпаемая глубина стремлений и идеалов героев тех далеких лет.

Маматова Л. Люди наших дней // Маматова Л. Ветви могучей кроны. М.: Искусство. 1986.