Из картин, в которых я участвовала, будучи еще студенткой ГИКа, необходимо выделить «Лесную быль» режиссера Тарича, снятую по повести белорусского писателя Михася Чароты «Гришка-свинопас».
Юрий Викторович Тарич, когда я с ним познакомилась в 1925 году, был уже известным режиссером. Незадолго до того снятый им фильм «Крылья холопа» с Леонидом Леонидовым в роли Ивана Грозного пользовался огромным успехом и обошел экраны многих стран мира. Интересно, что в годы гражданской войны Тарич руководил театральным кружком кремлевских курсантов и на его постановках бывал Владимир Ильич Ленин.
А 28 февраля 1924 года Тарич — первым в советском искусстве — исполнил на сцене кремлевского клуба роль Ленина в спектакле-композиции по своей пьесе «Гибель самодержавия».
Человек очень требовательный, порой даже резковатый, Тарич, однако, пользовался у своих коллег большим авторитетом (хотя мы, молодежь, и побаивались его), он охотно делился своими знаниями с начинающими кинематографистами. Его постоянными помощниками, а затем ассистентами были И. А. Пырьев и В. В. Корш-Саблин. Как постановщику Таричу была свойственна поразительная точность воспроизведения всех исторических аксессуаров и обстановки действия, он не терпел никакой приблизительности и условности. Да в кинематографе и нет места театральной условности. Придя в кино из театра, Тарич, как это ни странно, стал самым большим врагом театральщины, которая в те годы буквально захлестывала киноискусство.
«Лесная быль» рассказывала о борьбе белорусских партизан с белополяками в 1920 году. Это был приключенческий фильм, основу которого составляли действительные факты разгрома войск оккупантов и освобождение Минска. Ю. В. Тарич нашел в окрестностях Минска места, где могли происходить события сюжета, и, заручившись поддержкой Белорусского военного округа, привлек к съемкам военные части. Я исполняла роль Ванды — дочери помещика пана Драбского. Совсем недавно в Минске я с удовольствием и некоторым изумлением смотрела этот фильм, следя за головокружительными трюками, которые мы проделывали с молодым Л. Даниловым, исполнявшим роль партизанского разведчика Гришки-свинопаса. Так, спасаясь от партизан, я прыгала из окна дома прямо в седло лошади, стоящей под окном, и неслась галопом, преодолевая препятствия, встречающиеся на пути. А вслед за мной из окна второго этажа прямо на землю прыгал Данилов. Все это снималось без дублеров, без страховки — это были чистые трюки, требующие от киноактера всесторонней физической подготовки.
«Лесная быль», как и многие фильмы той поры, сохранилась не полностью и, может быть поэтому, не получила достаточно объективной оценки в нашей истории кино: этот фильм обычно включают в общую обойму приключенческих лент, последовавших после «Красных дьяволят» И. Н. Перестиани. Но справедливость требует сказать, что Тарич в рамках детектива создал историко-революционный фильм. Это была серьезная и добросовестная работа. Момент занимательности не затушевывал мысль и логику рассказа.
Не успела я закончить работу в «Лесной были», как И. М. Посельский, заведовавший в то время производством «Госвоенкино», предложил мне роль Наташи в фильме М. Е. Вернера «Солистка его величества». Авторы сценария В. Карин, С. Ермолинский и М. Верней хотели, вероятно, рассмотреть русскую действительность сквозь призму придворных интриг и закулисно образам более разнообразным и сложным, нежели это было раньше.
Не успела я закончить съемки «Солистки», как вновь получила приглашение Ю. В. Тарича принять участие в фильме «Свои и чужие» (второе название «Бархатная лапка»). Мне была поручена роль студентки-комсомолки Катьки, девчонки лихой, энергичной и... не очень положительной. Последнее объяснялось тем, что фильм снова рассказывал об «угаре нэпа». Суть его, в двух словах, сводилась к растрате профсоюзных денег студентом, попавшим в компанию кутил-нэпманов и увлекшимся женой одного из новоявленных богачей.
«Женщину-вамп» Ирочку, губящую доброго парня, играла Н. Розенель, приобретшая в то время довольно широкую известность как исполнительница ролей светских дам. Обладая яркой внешностью, Н. Розенель на какое-то, правда довольно короткое, время стала одной из известнейших наших актрис. Выступление ее в роли «Бархатной лапки» не было таким удачным, как, например, в «Саламандре» и других фильмах. Однако получилось это не по ее вине. Дело в том, что в фильме интерес представляли не сцены нэпманского разложения, а прежде всего изображение быта советского студенчества. Вместе со мной главные роли комсомолок исполняли Ада Войцик и Раиса Есипова. Есипова создала в этом фильме образ, принадлежащий, на мой взгляд, к лучшим ее работам в кино, не считая роль Екатерины Тейман в фильме «Мы из Кронштадта».
Фильм «Свои и чужие» был в некотором роде проходным для Ю. В. Тарича — мастера больших исторических полотен, влюбленного в старину, увлекавшегося характерами крупными и резко очерченными. Он необычайно быстро завершил съемки и, не распуская сложившийся коллектив, начал работу над фильмом «Булат-Батыр».
Сценарий этого фильма, воскрешавшего события Пугачевского восстания, написали Натан Зархи и Юрий Тарич. Сюжет был, пожалуй, чрезвычайно усложнен, но мастерство талантливого драматурга Натана Зархи сказалось в том, что зрителям интересно было следить за событиями, охватывавшими период в два с лишним десятилетия. Умело и интересно были обрисованы в сценарии и образы главных действующих лиц. Аде Войцик, с которой мы вновь играли вместе, досталась роль приемной дочери Булата и участницы восстания, а я снова выступила в отрицательной роли Елены фон Брандт, племянницы казанского губернатора.
Тарич с обычной своей доскональностью и точностью в показе обстановки решил снимать картину на местах подлинных событий.
Экспедиция меня радовала, ибо Казань — город, где я родилась. Нам повезло, что прибыли мы в Казань на-кануне большого национального праздника «Сабантуй», который празднуется раз в году, так что мы получили возможность снять такую конную массовку, о какой в Москве не могли и мечтать. Решено было включить актеров в группу конников, танцоров и борцов, чтобы добиться полной жизненной убедительности всего происходящего на экране.
Тарича ожидало большое огорчение. По ходу действия ему совершенно необходимо было заснять большую группу татарок-партизанок, скачущих вместе с пугачевцами. В Москве казалось, что это можно будет сделать просто: кому как не татаркам любить лошадей, однако наши взгляды устарели, очевидно, лет на двести. В Казани мы с удивлением узнали, что никаким способом мы не сможем уговорить татарок сесть в седло. Вполне возможно, что на селе нужда и большие расстояния заставляют женщину передвигаться верхом, но делается это лишь в том случае, если никто не видит. А вообще сесть женщине на лошадь — большой грех. Так нам объяснили, да и сами мы вскоре убедились, что бесполезно пытаться собрать женщин для этой массовки.
Расстроенный Тарич выехал из Казани с ассистентами И. Пырьевым и В. Корш-Саблиным подыскивать в степях натуру для других объектов. Группа осталась в Казани. Как-то в разговоре с руководителями горисполкома, которые с самого начала нам помогали и были в курсе всех наших дел и затруднений, я рассказала о том, что окончила школу верховой езды. И тут «хозяева города» предложили следующий план: я приму участие в скачках на ипподроме, и мой пример поможет убедить татарских женщин сесть в седла. Я согласилась с удовольствием, не подумав о том, какие могут быть последствия и не посоветовавшись ни с кем из группы.
Мне дали прекрасную скаковую лошадь и прикрепили тренера, чтобы я за оставшуюся до скачек неделю смогла потренироваться на ипподроме.
Дня через два после этого Ада Войцик, с которой мы жили в гостинице в одном номере, вышла утром на балкон, вскрикнула и позвала меня. Напротив гостиницы, которая находилась в самом центре, на Проломной, афишную тумбу украшало громадное объявление, гласившее, что в заездах мужчин на предстоящих скачках примет участие киноактриса. Фамилия моя была напечатана прямо-таки аршинными буквами. «Ну и нагорит же тебе, когда вернется Тарич, — сразу же сказала мне Ада. — Без разрешения режиссера дать согласие!» Действительно, едва Тарич приехал в город, как ему бросились в глаза эти громадные афиши с моим именем в центре. Он пришел в ярость. Немедленно была собрана группа, и в присутствии всех Тарич начал отчитывать меня, говоря, что ему нужна для съемок актриса без сломанных ног. Но товарищи из горисполкома взяли меня под защиту и высказанные ими соображения о том, что мое участие в скачках поможет собрать массовку, заставили Тарича мало-помалу сменить гнев на милость, или, вернее, на ворчливое согласие. Кроме того, менять что- либо уже было поздно. Афиши красовались по всему городу. Да, в конце концов, участие московской киноактрисы в мужском заезде на скачках — зрелище, которое увидишь не каждый день... Мне разрешили продолжить тренировки, и товарищи стали «болеть» за меня.
Наступил день скачек. Ипподром был переполнен, хотя в то время он был расположен довольно далеко от Казани. Волновалась я ужасно, тем более что моими конкурентами оказались не просто хорошие наездники, а шесть опытных командиров-кавалеристов старшего комсостава, поглядывавших на меня доброжелательно, но не без иронии. Из-за моего волнения было дано два фальстарта, и только в третий раз я услышала удар колокола: это означало, что старт дан и скачки начались.
Дистанция была длинная — две мили. Я чувствовала себя в форме. Я решила не просто выиграть заезд, а выиграть еще и красиво, то есть только на последней прямой вырваться вперед.
Но иногда одной решимости мало, нужна еще и постоянная тренировка. Вдруг я почувствовала, что слишком затянула свой эффект, и, только собрав силы и опыт, вырвалась на полголовы вперед. Победа была тем более ценной, что, финишируя, я вдруг услышала предостерегающие крики с трибун. Думая лишь о победе, я не обратила на них внимания. Но когда после заезда я уже вела взмыленную лошадь под уздцы, ко мне подошел тренер и, качая головой, указал на лопнувшую подпругу. Бледный Тарич преподнес мне огромный букет красных роз и обнял меня — он, пожалуй, один из всей группы понял, в каком опасном положении я находилась перед финишем.
«В общем — молодец» — услышать это из его уст для меня было высшей похвалой.
Риск оправдал себя, массовку мы собрали: женщины-татарки самолюбиво заявили, что они умеют ездить верхом не хуже московских киноактрис. По следам моей победы горисполком устроил банкет, на который пригласили всю нашу группу.
На съемках «Булат-Батыра» произошел еще один смешной и необычный случай. Как-то директор фильма Н. Стешенко и ассистент режиссера В. Корш-Саблин поехали в Куйбышев подыскать натуру и договориться с местными властями о содействии, в котором мы очень нуждались. Тарич с Пырьевым остались в Казани для съемок эпизода взятия города войсками Пугачева. И здесь началась полоса неудач. Стояла жара, где-то близ Урала горели огромные лесные массивы, и ветер окутал Казань плотной дымовой завесой. Померкло солнце. Из-за дыма пришлось отложить намеченную съемку, а между тем военные части, которые нам выделили для штурма Казани, не могли больше ждать, так как им следовало отправляться в лагеря.
Сообщая об этом директору группы, Пырьев составил лаконичную телеграмму, использовав обычную «киношную» терминологию: «Небе молоко войска бузят взятие Казани отменяется»...
Времена, когда «бузили» войска и брались волжские города, были еще всем памятны, поэтому в Куйбышеве телеграмма Пырьева произвела должный эффект. Стешенко был приглашен в соответствующие органы, где ему было предложено разъяснить «шифр». Стешенко объяснил, что «молоко» на кинематографическом языке означает отсутствие солнца, «взятие Казани» — это название объекта, эпизод исторического фильма, а «войска бузят» означают, что войска больше не могут ждать погоды, так как должны вернуться в лагеря... Кое-как все уладилось. А у нас в Казани ветер подул с другой стороны, унеся отвратительное «молоко». Мы благополучно завершили съемку, и Казань была «взята».
Кравченко Г. Мозаика прошлого. М.: Искусство, 1971. С. 67-73.