В течение многих лет ежегодно 5 мая в ле­нинградской квар­тире Кадочниковых собирались гости. Все те, с кем более полувека назад Павел Петрович и его жена Розалия Ивановна вышли из стен театрального института. Два тоста были неизменны на этой встрече — за сбор и за отсутствующих.

Вспоминая учителей и однокурсников, с особой любовью и почтением произносили все имя одного учи­теля-Бориса Вульфовича Зона.

— Дух товарищества и дружбы, который он воспи­тывал в нас кропотливо и неустанно, был настолько прочным,— говорила Розалия Ивановна,— что и полвека спустя в этот день выпуска нашего курса мы неизменно встречались. Конечно, связь друг с другом поддерживали постоянно, а не только в день сбора. С годами привязан­ность и нежность друг к другу усиливались. Ведь нас оставалось все меньше... И мы дали друг другу слово — тот, кто останется последним, должен вспомнить ушедших.

К началу тридцатых годов уходят истоки рожде­ния этого «прекрасного союза». И вместе с ним — истоки рождения творческой личности Павла Кадочникова, не­разрывно связанного с именем Б. В. Зона. Занятия на курсе, набранном Б. В. Зопом, шли уже десять дней, когда в группе появился застенчивый, дол­говязый и худой парнишка лет пятнадцати. Случилось так, что держать вступительный экзамен ему пришлось в одиночестве...

Приехав года три назад в Ленинград из далекого уральского села Бикбарда, Павел мечтал совсем не о театре. Страстью его было рисование. Красками хоте­лось запечатлеть красоту природы, открывшуюся ему в детстве, когда отец брал с собой на охоту, в ночное его и старшего брата Николая. И потому, когда семья перееха­ла в Ленинград, Павел, сдав экзамены, поступил в детс­кую художественную студию — на живописное отделение. Через некоторое время отец серьезно заболел. Пришлось оставить общеобразовательную школу и устроиться на завод «Красный путиловец» учеником слесаря. Но несмо­тря на это, студию он посещал очень прилежно. (И если профессия актера станет впоследствии делом всей жизни, его судьбой, то живопись, как первая любовь, оставит неизгладимый след в душе и не раз отзовется в тонких, нежных акварелях, выполненных Павлом Петровичем в минуты душевного единения с природой.)

Однако в ту пору в живописи царствовал кубизм. И в детской изостудии рисовали тоже главным образом кубы, призмы и другие геометрические фигуры. И Пав­лику скоро это наскучило. Театр — вот его истинное призвание, решил он, побывав на спектакле. Но попытка поступить па драматическое отделение «Пионертрама» (ныне Дворца пионеров) не увенчалась успехом. Кры­ловскую басню «Ворона и лисица» он прочитал руково­дителю отделения с таким режущим слух уральским выговором, что тот категорически сказал: «Слесарь из тебя получится, а актер — никогда. Ты понял меня?» В ответ незадавшийся актер молча кивнул, а оставшись наедине, горько расплакался.

И все-таки час его пришел... В одном из спектак­лей, который ставил А. Д. Авдеев, принявший Павла в детскую художественную студию, герой должен был спеть по-уральски частушки. Исполнитель, игравший эту роль, никак не мог одолеть специфического уральс­кого произношения. «Ты сможешь?» — спросил у Павли­ка режиссер спектакля. «Смогу». И спел так забавно и заразительно, что был введен за это в спектакль.

А в один прекрасный день А. Д. Авдеев привел паренька в открывшийся при ЛенТЮЗе театральный техникум, к Б. В. Зону. Приемные экзамены уже про­шли, и Зон посоветовал приходить поступать на буду­щий год. Ждать целый год! В глазах у юноши, почти мальчика, было столько отчаяния и горячего упорства, что он согласился прослушать его.

На этот раз Павел прочел наивные корявые стихи собственного сочинения, спел несколько частушек, чем немало насмешил экзаменатора. Улыбку вызывали и его «туточка» и «тамочка» — вместо «тут» и «там», «шлякоть» — вместо «слякоть». Однако, отсмеявшись, Борис Вульфович сказал, что па курс свой он его берет. Но строго предупредил — работа предстоит большая и се­рьезная, особенно над речью. (Забегая вперед, скажем, что успехи в этом были достигнуты весьма внушитель­ные, так что Кадочникову — студенту-старшекурсни­ку— предложили даже вести технику речи у первокурс­ников.)

Судьба дала возможность вытянуть пятнадцатилетнему Павлу счастливый билет. Не закончив среднюю школу, он вдруг обретает статус студента сначала теат­рального техникума, а через несколько месяцев — теат­рального института, куда переводится после ликвидации техникума весь набранный Зоном курс.

До двенадцати лет росший в деревне, он хорошо знал крестьянский труд, навыки к которому воспитыва­лись не только в семье, но и в школе крестьянской молодежи, где он учился. («Я и сейчас,— говорил Павел Петрович,— умею и косить, и молотить, и пахать».) Если от отца как импульс передалась ему любовь к при­роде, к родному краю, вообще к жизни, то от матери- певуньи унаследовал великолепный музыкальный слух, не сильный, но приятного тембра голос и знание множе­ства русских народных песен, частушек. Он умел играть почти на всех струнных народных инструментах, от­давая предпочтение балалайке. Неплохо рисовал. Но его общеобразовательный, культурный багаж был, мягко говоря, невелик.

А уж представления об актерской профессии, о теат­ре, в который он впервые попал, приехав в Ленинград, были самые отдаленные и смутные. Ведь для людей деревенских, среди которых прошло детство Павла, само слово «артист» звучало как обидное прозвище, в которое вкладывалось понятие, равноценное прохиндею, ловка­чу, шарлатану. Однажды в детстве, когда в гостях у отца был его друг, Павлик при нем очень похоже изобразил одного из общих знакомых. Удивившись сходству, гость восхищенно сказал отцу: «Да он у тебя, Петр, настоящий артист». Мальчик же, услышав это, расплакался от обиды... П вот теперь он будет учиться «на артиста». Проницательный Борис Вульфович Зон сумел разгля­деть в малообразованном пареньке натуру художественно одаренную, впечатлительную и чутко восприимчивую. Павлу Кадочникову повезло: его учителями и ма­стерами стали Б. В. Зоп и Т. Г. Сойникова. Десятилетия спустя актер другого поколения, Э. Виторган, тоже уче­ник Б. В.. Зона, с благодарностью вспоминал: «Есть ка­кие-то профессиональные вегцп, которые вошли в мою плоть и кровь почти сразу, еще во время учебы в ин­ституте. Чувствовать партнера, уметь подчинить со­бственные интересы интересам спектакля — этим важ­ным качествам научил меня замечательный педагог Ле­нинградского театра, музыки и кинематографии Борис Вульфович Зон»

Эти и еще многие другие не только профессиональ­ные, по и человеческие, личностные свойства характера воспитывал в себе под руководством Б. В. Зона и Т. Г. Сойниковой в тридцатые годы и Павел Кадоч­ников.

Окрыленный удачей, он с первых же дней учебы много и упорно работает над техникой речи, преодолевая свое уральское произношение. Все свободное от занятий время просиживает в читальном зале библиотеки, вос­полняя пробелы в образовании. Чтобы избавиться от сутуловатости, нескладной фигуры, скованности в дви­жениях, занимается плаванием, боксом, увлекается мото­спортом.

Помнится, вместе с моим будущим мужем Леней Тычкииым они поставили учебный спектакль «Хирур­гия» по Чехову. Поставили смело, изобретательно, и на показе в зале стоял гомерический хохот», -—рас­сказывала Н. А. Титова в телевизионной передаче 1985 года, посвященной творчеству Павла Петровича Ка­дочникова.

В одну из наших встреч с нежностью вспоминали о своих студенческих годах Павел Петрович и Розалия Ивановна. Атмосфера творчества, дружбы и товарище­ства, настойчиво культивируемая на курсе Б. В. Зопом и Т. Г. Сойниковой, сплачивала учеников, делала их жизнь насыщенной, разнообразной, интересной. И не случайно дружба их выдержала такое длительное ис­пытание временем.

— Мне не раз приходилось слышать от нынешних молодых, что молодежь моего поколения жила, мол, как-то мрачно, трудно, неинтересно», — сказал тогда Па­вел Петрович. — Но ведь это же абсолютно неверно. Мы жили удивительно наполненной, творческой, я бы ска­зал, вдохновенной жизнью. И если попытаться коротко, в двух словах определить наше доминирующее, что ли, эмоционально-нравственное состояние, то я бы сказал: вера, влюбленность в жизнь и чистота помыслов. Конеч­но, в бытовом плане мы жили трудно. Были плохо одеты, полуголодны. Но тарелки винегрета на день и од­ного платья нам как-то хватало. Например, на весь коллектив выдавался один ордер на брюки, который отдавался самому нуждающемуся в этот момент. Для этого мы все выстраивались в ряд, и у кого брюки были самыми залатанными и старыми, тому и отдавали ор­дер...

Сегодня многие люди больны накопительством. Ко­гда я вижу в выходные дни потоки машин, груженных строительными материалами, купленными, а чаще — простите —уворованными у государства для благоуст­ройства своих дач, мне становится грустно и обидно за человека. Бедный, думаю, ну чего ты так пыжишься. Ведь дворца ты все равно не построишь. Сделай лучше что-нибудь приятное для ближнего...

Вот у меня есть друг — артист Степан Крылов. Светлый человек. Он получает радость от того, что мастерит какие-то игрушки, свистульки для ребятишек и приносит их в детский сад. У кого бы ни появился в гостях, старается посадить кустик или деревце, радуясь, что «оно переживет пас»... Поклоняясь вещам, люди ведь обкрадывают, опустошают себя. По что самое грустное — вещизмом заражена и довольно значительная часть молодежи... Над нами быт не тяготел. Мы букваль­но пропадали в театре, без преувеличения — жили теат­ром, творчеством.

В разговор живо включалась и Розалия Ивановна.

— Борис Вульфович и другие педагоги всячески старались создать в коллективе атмосферу доверия, ис­кренности между нами, сблизить нас друг с другом опять же на основе творческих интересов, творческой взаимопо­мощи,— дополняла она Павла Петровича.— Он устра­ивал у нас так называемые «чистилища», на которых каждый из пас честно, открыто, не таясь и не опасаясь насмешек, издевок — этого. никогда не было в наших отношениях — говорил о своих недостатках, мешающих, как ему казалось, в работе: излишняя робость или строп­тивость, самонадеянность... Мы присутствовали на всех спектаклях, даже если в этот вечер не были заняты в каком-то из них. Глядя на игру другого, каждый мог сказать, что представляется ему неточным или совсем неверным. Например, в спектакле «Снегурочка» было несколько исполнителей ролей Леля, несколько Снегуро­чек, Купав. И если в этот вечер Купаву, например, играю пе я,— рассказывает Розалия Ивановна,— то я непремен­но смотрю из-за кулис игру другой актрисы в этой роли, с тем чтобы потом отметить какие-то достоинства или недостатки исполнения. И не было случая обид, никто никогда не чувствовал себя уязвленным, оскорбленным, даже если высказывались критические замечания. Сегод­ня такие советы, замечания нередко принимаются в шты­ки, становятся поводом для интриг... Мы работали само­забвенно, с полной отдачей. Действительно, как сказал Павел Петрович, жили театром, творчеством...

Спектакль «Снегурочка» по пьесе-сказке А. Н. Ост­ровского был дипломной работой, которой защищался курс Б. В. Зона и Т. Г. Сойниковой после окончания института в 1935 году. Им и спектаклем Д. Дэля «Музы­кантская команда» открывался в этом же году и Новый ТЮЗ. Отпочковавшийся в самостоятельный театр из ТЮЗа, руководимого А. Брянцевым, Новый ТЮЗ рас­положился на улице Желябова (в помещении нынешнего Театра эстрады). Труппа его была составлена из выпуск­ников Б. Зона, окончивших театральный институт, и ар­тистов, ушедших за ним из ТЮЗа. Пожалуй, для дебюта молодого, полного сил и пре­красных надежд на будущее творческого коллектива нельзя было найти пьес более подходящих, чем поэти­ческая жизнеутверждающая сказка А. Н. Островского о любви и полная юмора, озорства героическая комедия «Музыкантская команда», специально написанная Д. Дэлем (псевдоним актера ТЮЗа, а затем и Нового ТЮЗа Л. Любашевского) для своего театра. Оба спек­такля, имевшие шумный зрительский успех, тридцатиле­тие спустя отзовутся в творчестве Павла Кадочникова двумя фильмами, его режиссерскими дебютами в кино. Но это будет много позже. А пока что начинающий театральный актер, успешно исполнивший в премьер­ных спектаклях две совершенно непохожие роли, заявил о себе как об актере дарования разнообразного, яркого.

Однако все-таки наибольший успех выпал на долю его лиричного, обаятельного и беспечного пастуха Леля в «Снегурочке», роль которого была особенно близка Кадочникову своими народными истоками, уходящими в русский национальный фольклор, народные легенды и предания.

В творчестве А. Н. Островского весенняя сказка «Снегурочка» занимает особое место. При всей ее прозра­чности, легкости она совсем не однозначна. Неодноз­начен и образ Леля. Лель — милый, ветреный, беспеч­ный, завораживающий всех берендеев своими песнями, как и нежная, хрупкая Снегурочка, олицетворяет поэти­ческое начало жизни, ее душу. Но поэзия не может существовать сама по себе, не опираясь на жизнь, не питаясь ее соками. И поэтому при всей открытости и доброте Леля он не может стать опорой Снегурочке, которой, чтобы жить, нужна страстная, обжигающая любовь Мизгиря, точно так же, как Лелю,— земная лю­бовь Купавы. Любовь их олицетворяет как бы союз Земли и Неба. Поэзии и прозы жизни.

Сложная философская противоречивость пьесы была смягчена в спектакле, задуманном как гимн красо­те, молодости, любви. И в Леле Кадочникова была подчеркнута не его внутренняя противоречивость, неод­нозначность, а прежде всего лиризм, открытость и до­брота к людям.

Несмотря на то, что образ Леля был близок Павлу, созвучен его душевному складу, ключ к сценическому воплощению сказочного персонажа был найден не сразу. Не помогло ни приятное исполнение им простодушных песен Леля, ни даже игра па гуслях, которой Павел специально обучился. Лель получался у пего то слиш­ком забытовлснпым, земным, то, наоборот, этаким пасто­ральным, лубочным пастушком. Хотелось же, чтобы он был по-человечески прост, узнаваем, конкретен и в то же время — поэтичен, легок.

И однажды в памяти всплыл образ бикбардинского пастуха Митьки — образ светлый и грустный, потому что веселый, озорной Митька песни пел почему-то всегда печальные, раздольные. Вспомнился неизменный кнут в его руках, с которым Митька никогда не расставался. Далекий этот образ из детства помог найти образ Леля пластически и интонационно. Лель Кадочникова, со­тканный из воспоминаний детства о деревне и пастухе Митьке, о поездках в ночное и красоте русской прдроды, о запавших в душу народных песнях и сказках, спетых и рассказанных в детстве матерью, получился очень искренним, светлым, человечески конкретным и в то же время поэтичным. Он был настолько обаятелен, его Лель, что присутствовавший на спектакле С. Юткевич написал: «В продолговатом зале ленинградского театра юных зрителей идет выпускной спектакль оканчиваю­щих школу при театре. Запахнулся занавес, окончилась волшебная сказка о Снегурочке, и в памяти остался Лель — худощавый, стройный, с удивительными, широ­ко раскрытыми серыми глазами. Подкупают правди­вость, верность интонаций, скромность, полное отсутст­вие развязности, какой-то особый лирический строй да­рования... Заглядываю в программу — новое имя: Павел Кадочников»

Спектакль получил полное зрительское признание. На одном из представлений актеров вызывали восемнад­цать раз. Так что они не успевали даже уходить со сцены.

«Снегурочка», с которой мятном 1985 году, когда была начата эта книга, Розалия Ивановна и Павел Петрович отметили свой золотой юбилей — пятидесятилетие их совместной жизни.

Сказочно-поэтический Лель был близок Павлу, его мироощущению, мелодии его души. И потому, работая над этой ролью, он шел в значительной степени «от себя», от своего внутреннего состояния. Иное дело — об­раз белогвардейского офицера Куракина в спектакле «Музыкантская команда». В этой роли молодой актер успешно продемонстрировал свое умение находить выра­зительную «внешнюю характерность персонажа, лично­стно глубоко ему чуждого. Духовную пустоту и душе­вную черствость Куракина он передает через его безуко­ризненную— до отвратительного чистоплюйства — аккуратность, через подчеркнуто военную выправку, презрительно-небрежную интонацию, доминирующую в его общении с нижестоящими музыкантами команды.

Образом Куракина Кадочников наглядно убедил в том, что его актерской палитре доступны не только краски лирические, мягкие — акварельные, но и графи­чески выразительные, острохарактерные, сатирические. «В театре рос — от светлоголового Леля («Снегурочка») до седовласого патриарха («Борис Годунов») — много­плановый, музыкальный Павел Кадочников»,—писал о нем Л. Любашевский.

Он действительно рос от роли к роли, потому что привычная атмосфера творчества, господствовавшая в стенах института, сохранилась и в театре.

Начало самостоятельной профессиональной деяте­льности сложилось для Павла Кадочникова, как и для всех его однокурсников, как нельзя более удачно. Ведь одно дело, когда выпускник театральной школы попада­ет в уже сложившийся до него профессиональный кол­лектив со своими традициями, нравственным микрокли­матом, к которому он должен «притереться», «прижить­ся» в нем. А это человеку молодому, духовно и творчески еще не окрепшему, не всегда удается.

В Новом ТЮЗе, куда, кроме выпускников инсти­тута, пришли вместе с Б. Зоной его лентюзовские актеры Л. Любашевский, Б. Блипов, Б. Чирков, актеры «Лен­фильма» Ф. Никитин, Б. Пославский и другие, боль­шинство хорошо знали друг друга по годам учебы.

МАРИЯ ПАВЛОВА. : «Павел Кадочников» // Издательство «Искусство».