После перерыва снимали актера Соболевского, который играл солдата Жана, возлюбленного Луизы. У Соболевского, как и у всех нас, роль была отрепетирована в мастерской. Я привыкла к тому, что он играет тупого, неграмотного солдата, со всеми его неприятными особенностями. Но когда я увидела его в гриме, ободранного и неопрятного, заросшего щетиной, увидела, как он ест хлеб, запихивая его в рот огромными кусками, — я онемела. Мне стало страшно за него и за Козинцева. Я ждала скандала и крика. Но все было мирно и спокойно. Козинцев был в восторге. Увидев реакцию режиссера, Соболевский и играть стал как-то очень странно.

Но для Козинцева было чем страннее, тем интереснее. Впрочем, в конце концов образ солдата получился интересным и необычным. Но в тот день я была просто испугана.

Я тронула за рукав проходившего Трауберга.

— Вы посмотрите, что делает Соболевский... Это же ненормально...

Трауберг пожал плечами, сказал, что так задумано, и проследовал своей утиной походочкой дальше.

В этот день меня опять не снимали, и я неприкаянно сидела в углу, хотя Соболевский ел хлеб, который ему протягивала Луиза...

Больше всех в мастерской Герасимов дружил со мной и с актером Соболевским. Как-то уж так вышло. Часто в свободные от занятий вечера мы втроем шлялись по клубам, в которых кутили нэпманы. Несмотря на то, что мы их презирали, нас соблазняли хорошо натертые полы и настоящие оркестры. Раздвигая танцующую толпу, мы отплясывали начинающий входить тогда в моду чарльстон.

Я была одна дама на двоих. Чужих мы принципиально не признавали. Мои мужчины по очереди крутили и вертели меня. Иногда крутились и выкидывали всякие штуки втроем, под восторженные визги зрителей.

Герасимов в своем обтрепанно-элегантном виде с удивительными баками, Соболевский в пестром спортивном костюме, напоминающий юношу с английской рекламы, и я... уж не знаю, что напоминала я. Только помню, что на мне была черная юбка в большую белую клетку, сшитая в широкую складку, и черно-голубой свитер. Все это было куплено в лучшие времена в Тифлисе на «американской» барахолке. Длинная коса с бантом и зашнурованные до колен ботинки на низком каблуке.

Вот такая троица среди женского мяса, обтянутого шелками и обвешанного сверкающими драгоценными камнями. Среди мужчин, запакованных в черные костюмы с ослепительными воротничками и манишками. Мы вызывали стоны восторга.

Нас приглашали ужинать. Хозяева клубов предлагали нам заманчиво выгодные ангажементы. Нас умоляли. Соблазняли. Но мы, отплясав свои три часа, то есть до двенадцати ночи, как золушки, удалялись, довольные и голодные, к своим неизменным сосискам.

Иногда мы собирались у меня. Спорили, веселились, сплетничали. Так длилась наша дружба, пока однажды...

Кузьмина Е. О том, что помню. Кн. 1. М.: Искусство, 1976. С. 83, 106-107.