Последним спектаклем, в котором играли вместе Вера Николаевна Попова и Анатолий Петрович Кторов, был «Осенний сад» Л. Хеллман. А вместе они были всегда: вместе приходили в театр, вместе возвращались домой. Их упрекали в оторванности от жизни страны. Н. Сапетов — тогдашний секретарь партийной организации МХАТа — назвал их «внутренними эмигрантами»; по словам А. Солодовникова — тогдашнего директора театра, — они вели «очень замкнутый образ жизни». А они отгораживались от суеты и с достоинством слушали речь о «своей оторванности», как будто знали, что им предстоит и долгая жизнь, и посмертная слава, особенно Кторову.

Я часто встречал Анатолия Петровича на улице с неизменным чемоданчиком, похожим на старенький саквояж, видел, как он стоял в очереди за продуктами в Елисеевском магазине, в булочной «у Филиппова», был подчеркнуто скромен, вежлив, несколько отрешен от реальности, погружен в какие-то невеселые думы. Но при общении с ним обнаруживалось, что он приветлив, радушен, умеет слушать другого, что у него доверчивая улыбка. За хмурой сдержанностью угадывалось неприхотливое жизнелюбие. Можно только подивиться, как он находил ценностные опоры, когда почва уходила из-под ног.

Из протокола заседания художественной коллегии МХАТа от 31 марта 1962 года. Обсуждается вопрос о переводе В. Н. Поповой на пенсию: «У Поповой нет перспектив», «она стара», «ее можно заменить». Вопрос предрешен, хотя актриса как раз в это время блестяще играла Эллис в «Осеннем саду» и бабушку в «Дворянском гнезде». В сентябре 1963 года художественное руководство театра специально собирается для окончательного решения вопроса о пребывании в театре Поповой, Еланской и Титовой. Попова молча подает заявление и с 1 января 1964 года переводится на пол-оклада. Только один человек не мог спокойно пережить того, что произошло. Это был Кторов. Он обратился в дирекцию... с заявлением об уходе.

Для театра это была катастрофа. «Милый лжец» Д. Килти в 60-е годы был единственным спектаклем МХАТа, имевшим невероятный успех. Теперь «Милый лжец» можно посмотреть по телевидению. А. Эфрос осуществил съемку спектакля, поставленного И. Раевским, и Степанова и Кторов принесли на экран неповторимость своего искусства. Дуэт Шоу и Патрик Кэмпбелл оказался созданием утонченного лиризма и изощренного интеллектуального наполнения. В мае 1964 года МХАТ собирался на гастроли в Англию. По просьбе А. И. Степановой планировалось сыграть «Милого лжеца» для театрального Лондона. И вдруг — это заявление об уходе.

Из протокола заседания художественного руководства МХАТа от 2 февраля 1964 года. Кторов «Я решил уйти из Художественного театра на пенсию из-за того, что Попова переведена на полставки, так как это несправедливо. Лет восемь тому назад она уже была решением дирекции назначена к переводу на пенсию, а после этого сыграла восемь ролей, значительно и интересно. Я сам за последние восемь лет сыграл только одну роль, в „Убийце“ Ирвина Шоу. Сыгранная роль Шоу в „Милом лжеце“ была получена мною не от руководства, а из рук А. И. Степановой, она была инициатором этого спектакля. Если бы этого не случилось, то тоже был бы переведен на пенсию или на пол-оклада. В письме, полученном от дирекции и художественного руководства, мой переход на пенсию трактуется как срыв работы театра. Это неверно, так как предупредил руководство ввести в спектакль нового исполнителя. Неверно меня обвинять в недобросовестности, в недобросовестном отношении к делу театра, в особенности после того, как прослужил в театре 31 год... Согласен остаться на тот срок, который понадобится театру, чтобы ввести нового исполнителя на роль Шоу... Что касается дальнейших творческих перспектив, то не только у меня, но и у любого актера МХАТа они крайне неясны».

Сдержанный, холодноватый Анатолий Петрович был взбешен. Он не скрывал своего волнения, даже чувство юмора покинуло его. Он говорил с подъемом, уверенный в своей правоте. Когда Кторов закончил, выступил Б. Н. Ливанов. «Руководству надо обсудить, что сделать, чтобы Кторов остался в театре», — сказал он...

Из МХАТа Кторов не ушел и на гастролях в Англии сыграл «Милого лжеца». Английские критики называли его «великим артистом», писали, что он непостижимо разгадал Шоу и вынес на сцену его внутренний мир. В конце 1965 года Кторов великолепно сыграл Суворина в умной и тонкой пьесе В. Коростылева «Дон Кихот ведет бой», к сожалению, неудачно поставленной во МХАТе; в мае 1967-го — шведского короля в «Чрезвычайном после» А. и П. Тур; в конце 1970-го — Эйнштейна в «Обратном счете» Е. Рамзина. Драматургический материал этих работ был не Бог весть какой, биографические черты шведского короля и Эйнштейна укладывались в газетные строчки, но роли позволили погрузиться в воздух эпохи, а Кторов это умел.

Как случилось, что Кторов, проживший во МХАТе далеко не счастливую жизнь, оказался среди знаменитых мхатовских стариков «первым из первых»? Как сумел он сохранить себя и одержать великую победу, когда никто от него ее не ждал?

Кторов 20-х годов — звезда экрана, герой фильмов Протазанова «Процесс о трех миллионах», «Закройщик из Торжка», «Праздник святого Йоргена», «Марионетки», «Бесприданница» (его Паратова забыть нельзя — ослепительный, красивый, блистательный фат), в сущности, предвосхитил суперзвезд современного западного кинематографа. Его вызывающее изящество, блестящий цилиндр, крахмальные манишки, вся его отточенная пластика придавали особую притягательность мелодраматическим сюжетам кинолент, в которых он снимался в главных ролях. С его именем связана особая эстетика — эстетика торжествующего шика, блеска, поэтика ослепительного мужского магнетизма. Кторовская ирония питала его миф, в нем слились мечта «массового человека» о том, чего не бывает, и цинизм по отношению к этой самой мечте.

Прошло четверть века. За эти годы Кторов не снимался в кино, хотя на экране постоянно прописалась «Бесприданница». Роскошный Паратов покорял высокомерием и обольстительностью. Долгое время им определяли меру «роковой красоты». Когда Никита Михалков снялся в роли Паратова в «Жестоком романсе» Эльдара Рязанова, претендующем на новую трактовку знаменитой пьесы Островского, затмить Кторова ему не удалось. Талантливый Михалков гибко приспособился к требованиям дня. Его Паратов не вызывал восторг и сладкую мечту, которую не дано пережить в однообразно агрессивной нашей жизни.

Кторов пришел во МХАТ в 1933 году после закрытия быв. Театра Корша. Играл вводы: Шервинского в «Днях Турбиных» после Прудкина, Джозефа Сэрфеса в «Школе злословия» в очередь с Прудкиным.

Резкий перелом произошел, когда он сыграл Шоу в «Милом лжеце» и старого князя Болконского в фильме С. Бондарчука «Война и мир». То были великие создания.

Я знал Кторова последнего периода, постаревшего, избегающего лишних встреч, уходящего в тень и потому видимого в отдалении. Издали он напоминал стручок, худой, небрежно одетый, в калошах, в стареньком пальто, погруженный в хозяйственные заботы. На сцене, наоборот, он был полон огня и оживлен, как художник, довольный своим творением. «Я слишком стар, слишком стар?» — спрашивал он в финале «Милого лжеца», и в этом вопросе слышался вызов. В строгом чистом рисунке роли не было и привкуса той суховатой аскетической жесткости, какая была свойственна прежним работам Анатолия Петровича. В его Шоу были боль и усталая несломленность, вольный разлив той стихии интеллекта и страсти, что бушевала в глубине его души.

Я приходил к А. И. Степановой за кулисы после спектакля, только-только задумывал писать книгу о ней. Обычно театральная машина развозила их по домам, но Кторов иногда отказывался от машины и шел домой пешком. Жил он от театра недалеко, я провожал его. Так повелось — мы говорили о прошлом. Меня интересовал старый МХАТ, он этой темы избегал, но охотно касался московской жизни 30-х годов. Помню, как однажды, проходя мимо гостиницы «Центральная», он сказал: «А вы знаете, что она раньше называлась „Люкс“? В ней жили деятели Коминтерна, в конце 30-х они влачили странное, ирреальное существование, боялись высунуть нос на улицу. Правда, это их не спасло...».

Кторов принадлежал к тому слою людей, кто не мог понять, почему тело Сталина, удаленное из мавзолея, все еще покоится на почетном месте у Кремлевской стены. Эра Сталина была для него кошмарным прошлым, связанным со страхом, запретами, террором, хотя говорил он об этом с большой осторожностью. Он был уверен, что настанет время, когда «все станет известно». До этого он не дожил.

Однажды мы присели в пустом зале филиала МХАТа на улице Москвина, и он кратко рассказал, как познакомился со Степановой, как возникла их дружба, как познакомила его Ангелина Иосифовна с Бабелем. Рассказал, что Бабель первым произнес на съезде писателей в 1934 году слова «героизм молчания», они стали символом сопротивления режиму, который тогда связывали с Ягодой. Уже потом я узнал от него, как Бабель познакомился с женой Ежова, ходил к ней в гости, понимая, что это опасно, но ему хотелось, как он говорил, «разгадать загадку». Однажды заговорили о Пильняке. «Его расстреляли как японского шпиона, так говорили, он действительно был в Японии, версия выглядела правдоподобной. У Ангелины Иосифовны должны быть его письма, он был влюблен в нее, я это знал, хотя в театре об этом было мало известно, она умеет молчать, а я что-то разговорился», — заметил он в заключение.

Я вернулся домой под сильным впечатлением. Встретившись с Ангелиной Иосифовной, первым делом спросил ее о письмах Пильняка. Она ответила, что они были, но Александр Александрович (Фадеев — муж актрисы) настаивал, чтобы она их сожгла, о чем она теперь очень сожалеет.

В разговорах со мной Анатолий Петрович часто возвращался к тому, что его упрекали в оторванности от жизни страны. Да, он старался быть в стороне от того, что считал неактерским делом. Мы нигде не встретим подписи Кторова среди тех, кто клеймил «троцкистов» и «бухаринцев», кто осуждал Мейерхольда и спустя десять лет после 1937 года — «безродных космополитов». Когда в сентябре 1940 года его «выделили» для участия в качестве общественного обвинителя на суде над Массальским, он отказался. (Павел Владимирович Массальский опоздал на репетицию на 27 минут, и его судили за опоздание в 3-м участке народного суда Свердловского района города Москвы по Указу от 26 июня 1940 года за нарушение дисциплины и приговорили к трем месяцам исправительно-трудовых работ с удержанием 25% из зарплаты.)

Кторов был актер громадного таланта и мастерства, и все, что он умел, отдавал театру. В довоенные и послевоенные годы Анатолий Петрович жаждал работы, а ее было мало. Он мечтал сыграть Тузенбаха в «Трех сестрах», лорда Горинга в «Идеальном муже», однако за ним прочно укоренилось амплуа актера на отрицательные роли. В 1947 году он сыграл Серебрякова, но в спектакле «Дядя Ваня» потрясал Б. Г. Добронравов — Войницкий, и роль кторовского профессора не стала событием. Когда МХАТ ставил «Идеального мужа» Уайльда (спектакль шел 40 лет) — пьесу, казалось, созданную для Кторова, ему роли не нашлось.

Его настойчивое желание играть было равно настойчивости, с какой он отказывался от любой неактерской деятельности. Когда Олег Ефремов создал совет старейшин из числа прославленных «стариков», Кторов попросил освободить его.

Он был скромен и играл все, что ему предлагали. В 1968 году возобновили замечательный спектакль Немировича-Данченко «Враги» по пьесе Горького. Кторов вновь вышел на сцену в роли прокурора Николая Скроботова, на которую был введен в 1950 году после Хмелева, после Свободина. Тогда, в начале 50-х, он блеснул в крошечной роли барона Клингена в «Плодах просвещения», был даже удостоен Сталинской премии за эпизодическую рольку, сыгранную с редким изяществом и шармом.

В конце жизни он играл только Забелина в «Кремлевских курантах» и Нюхина в «Чеховских страницах» — спектакле, придуманном О. Ефремовым для «стариков». Последний раз ставили «Милого лжеца» 23 октября 1976 года. Играть Кторову становилось тяжело. Он болел, забывал текст. Наступил день, когда Степанова отказалась от роли. Что она могла сказать дорогому ей Анатолию Петровичу?! Только улыбалась извиняющейся улыбкой, когда он вопрошающе молча смотрел на нее.

Много лет этот выдающийся актер ощущал себя ненужным в театре и неосуществившимся. Но то, что он сделал за всю свою творческую жизнь, снискало ему огромную любовь и почти культовое поклонение, хотя сам он этого не желал замечать.

Когда отмечали 80-летний юбилей МХАТа, по традиции на сцене сидела вся труппа, называли имена старейших, еще многие были живы. Но не забыть овации, что разразилась в зрительном зале, когда произнесли имя «Кторов». Зал грохотал, торжественное заседание было прервано. То было восхищение талантом и честно прожитой жизнью, человеком, который всегда оставался самим собой, тем, кто был редкой индивидуальностью на подмостках и в повседневной жизни.

Был ли он звездой? Не знаю. Скорее стал легендой, превратился в миф. Кторов стартовал, когда коммерциализация культуры делала в стране только первые шаги; блеск и новизна его экранного облика идеально соответствовали мечте среднего человека. Но сенсационная слава киногероя не помешала ему быть актером резкой индивидуальности, художником, чей талант был словно сплетен из двух плоскостей. Он постепенно вытеснял представление о себе как исключительно об актере точной формы и безупречного шика. Эти качества были подчинены чему-то высшему, и когда спустя четверть века он появился на экране в роли Болконского в «Войне и мире» — это был уже другой Кторов. Может быть, самое знаменательное в его мифе и есть преображение звезды в крупнейшего актера, умеющего сохранять дистанцию от толпы и тайну своего уникального мастерства.

Вульф В. Звезды трудной судьбы. М.: Знание, 1997. С. 18-23.