Разрушение сложившихся представлений о собственных возможностях всегда плодотворно, для каждой отдельной личности — и возможно и целесообразно. Быть может, поэтому в неожиданности как бы вторичного узнавания целого ряда давно знакомых актеров была своя закономерность.
Конечно, дело случая, что пьеса Дж. Килти «Милый лжец» появилась на мхатовской сцене в 1962 году. Но в преображении А. Кторова, исполнявшего роль Шоу, в актера глубокой психологической правды есть веяние времени, есть приметы новых дней советского актерского искусства. Пьеса Килти, монтирующая письма Шоу и актрисы Кэмпбелл, была для советской сцены тех лет одной из первых попыток в области документальной драмы, ставшей впоследствии целым направлением. Она имела значение для обновления содержания и формы современного театра.
В роли Шоу Кторов соединил документализм и эмоции, правду факта и правду чувств. Стоя у черного бархатного портала сцены, Кторов читал письма Шоу, адресованные его другу и возлюбленной. Читал, одновременно проживая, проигрывая, просматривая и отдавая на суд сегодняшней публики жизнь великого писателя. Актер был лишен привычных приспособлений — грима, театрального костюма, парика, наконец, даже драматургической интриги. Он должен был найти и нашел новые средства художественной выразительности, общения с зрительным залом. Блестящий артист раннего кинематографа, только что выходящего из безмолвия и потому особенно психологически наполненного, Кторов воспользовался для роли многим из того, что когда-то было найдено им на экране.
Монтаж психологических кадров — так могла бы быть названа работа Кторова в роли Шоу, и текст подлинных писем великого литератора органически совпадал с телевизионно-кинематографическим приемом игры актера. Казалось, что подлинным текстам абсолютно отвечает подлинность их произношения на сцене. И все, кто никогда не видел живого Шоу, даже не сомневались, что перед ними был он, такой вот худощавый, изящный, внешне — безэмоциональный, холодновато-выдержанный и убийственно наблюдательный.
Кторов как бы ничего не играл, слова Шоу были как бы его словами, рождающимися сегодня, и зрители присутствовали при реальной жизни, наслаждаясь в то же время ее отобранным отточенным смыслом.
Но «шлейф» неповторимой творческой индивидуальности заметен в самых неожиданных актерских работах, словно отпечатки пальцев, не изменяющиеся у человека. Так было и с Кторовым, сохранившим свою ироничность, язвительность, холодноватую отчужденность и от образа и от публики. Однако в начале 60-х годов, когда Кторов выступил в «Милом лжеце», этот индивидуальный акцент оказался современным.
Ирония, как возбуждающая приправа факта, умение не совпадать целиком с характером персонажа также воспринимались как новаторство, а на мхатовской сцене — тем более.
Вишневская Н., Литвиненко Н., Максимова В. Русский театр // Советское актерское искусство, 50-70-е годы. М., 1982. С. 25-26