Еcли бы меня спросили, может ли один и тот же актер сыграть и Карандышева и Паратова, я бы ответил — нет, я в это не верю. И если все же актер за это возьмется, то, стало быть, неизбежно у него одна роль может получиться, а другая — наверняка нет.

Случай редкий, а может быть, даже и единственный — у меня состоялись встречи с обеими ролями в классической «Бесприданнице» А. Н. Островского.

Первая из них — встреча с Карандышевым — произошла на сцене бывш. театра Корша, где я тогда работал. Вторая — с Паратовым в экранизации пьесы, осуществленной Я. Протазановым.

Очень часто думаю о том, что актер, играющий на сцене, не видит себя со стороны, а потому практически не может о себе судить. А вот своего Паратова я увидел на экране, увидел как зритель, и вот тогда-то я убедился, что роль сыграна мною неверно. Не так надо! И данных нет у меня для этой роли, и вовсе, может быть, я не должен был за нее браться. Да и когда мы начинали работу над фильмом, я считал, что должен играть роль Карандышева, игранную мною на сцене — одну из моих любимых театральных ролей.

Но на это Яков Александрович неизменно отвечал:

— Карандышевых я найду сколько угодно, а где я возьму Паратова? Кто, кроме вас, может его сыграть? Хорошо, возьмите себе Карандышева, но назовите мне Паратова!

Не мог я назвать. Все те, кто раньше играл эту роль, постарели, и уже в моем поколении Паратовых не было. Им на смену приходили совсем иные, новые герои.

Помнится, раньше для этой роли требовался большой темперамент. В прежнем спектакле на коршевской сцене, когда театр Корша был еще не бывшим, а настоящим, Паратова играл замечательный актер Н. Радин. Он тоже считал, что это не его роль, так как не имел для нее внутренних данных, хотя играл ее великолепно — был действительно барин, о приезде которого шумел весь город.

Мне думается, что в пьесах Островского персонаж нужно играть таким, каким его видят или как его понимают другие, окружающие. У Островского каждый характер наделен огромной жизненной правдой, каждый по-своему крупный, сила его именно в подлинности, жизненной достоверности. Если же рисовать характер впрямую и сразу подчеркнуть в нем все отрицательные черты, можно исказить замысел драматурга.

Почему, например, Катерина полюбила Бориса? Видимо, за какие-то его привлекательные качества. Или почему Дульчин в «Последней жертве» пользуется таким успехом у женщин? Мы-то сегодня видим, что он — пустышка, легкомысленный человек, который живет за счет бонвиванства, занят только целями личного обогащения и ради этого готов на любую низость, с легкостью обирает и бросает женщин. А, тем не менее, женщины видят в нем своего героя. И если сразу его разоблачить, то этим попросту можно снизить героиню — не зря же отдала ему свою любовь такая женщина, как Юлия Тугина, как и Борису — Катерина. Вероятно, так же и Паратова не случайно полюбила Лариса, она говорит, что считает его «идеалом мужчины».

Однако, если обращаться сейчас памятью к обоим моим героям, то Карандышев мне несравненно ближе, чем Паратов по всему тому, что было с ним пережито, по всем тем внутренним линиям, которые нас с ним связывали, да и просто по индивидуальным особенностям его характера.

Тем не менее, и в бывшем театре Корше приступить к образу Карандышева мне было нелегко, хотя ставил пьесу Василий Григорьевич Сахновский, замечательный мастер советской режиссуры, один из моих учителей и первых сценических наставников, под чьим руководством мне довелось начинать артистическую деятельность.

Мы с Сахновским давно сработались, сдружились и хорошо понимали друг друга. В 1926 году он начал работать в Московском Художественном театре. А в 1932 году его пригласили на постановку «Бесприданницы», а с ним вместе пришла мхатовский режиссер Е. Телешова, помогавшая ему в работе.

Роль Карандышева привлекала меня своим острым драматизмом, мне хотелось показать трагичность его судьбы, раскрыть глубину переживаний. Но... почему-то коршевские актеры упорно не хотели поверить в мои возможности (я тогда играл роли совсем другого плана, больше комедийные, чем драматические), в мое настойчивое желание перебороть свои качества.

Однако Сахновский счел возможным поручить мне эту роль, с которой поныне для меня остался связан один из самых значительных моментов моей актерской жизни, за что я навсегда останусь благодарным Василию Григорьевичу.

Как бы ни были противоречивы отзывы критики о «коршевской» «Бесприданнице», процесс работы над спектаклем под руководством такого своеобразного и талантливого художника, как Сахновский, был исключительно интересным по напряженности, энтузиазму (на что всегда увлекал актеров Василий Григорьевич, который сам горел и умел зажечь и вдохновить других) и, я бы сказал, по сложности и оригинальности его замысла, его подхода к пьесе.

Сахновский, как известно, оставил обширное и очень интересное литературное наследие. Он был человеком чрезвычайно широкой культуры, подлинным эрудитом не только в вопросах театра, но и литературы, изобразительного искусства, музыки. В работе над спектаклем он целиком отдавался поистине безудержному полету своей фантазии и вместе с тем обладал необыкновенной точностью замысла, конкретностью и образностью результативного видения художественного целого.

Если взять в руки пожелтевшую от времени газетную страничку — Сахновский обычно делился мыслями в прессе о предстоящих постановках — в ней можно прочесть его собственное разъяснение своих замыслов, своего понимания пьесы.

«Тоскливо и пусто становится на сердце, если зорко посмотреть в ту сторону, где над могучей широкой Волгой, в зеленой пышности деревьев старого бульвара, около серых столбов ресторана Гаврилы, разыгрался эпизод с Ларисой, которая позволила себе поставить в меру ее человеческих сил вопрос — в чем цель и смысл жизни? Этот процесс разрешения „вечных“ вопросов, жадное желание жить „свободно“, ее тревога и требования к людям разбиваются о жадность и жестокость тех, кто хочет жить только для себя, для своих корыстных, эгоистических интересов... Главной моей целью было найти значительность в незначительном, глубокую правду и героизм в величайшей простоте».

Что же касается Карандышева, то в той же газетной заметке Сахновский выразил свое понимание и этого характера.

«Жадный и цепкий Карандышев, решивший взять в жены Ларису, имеет целую программу. Карандышев цельный, злой человек. Он убил сознательно, считая, что имеет право казнить того, кто не живет по его идеалам и прописям».

Цельный и озлобленный характер человек, имеющий целую жизненную программу... Передать, сыграть просто черты человеческой злобы, наверное, было бы нетрудно, я привык к ролям отрицательных героев. Но озлобленность Карандышева в коршевском спектакле резко акцентировалась, и для обоснования ее нужно было найти глубокие внутренние причины.

Наш Карандышев был зол оттого, что унижен. Унижен всей жизнью, самим положением мелкого провинциального чиновника, унижен постоянным сопоставлением себя с богатеями-купцами Кнуровым и Вожеватовым, с дворянином Паратовым. Он не имел их главного «достоинства» — капитала, придающего им силу и цену в том маленьком провинциальном городке, где происходит действие пьесы. Но Карандышев имел другие достоинства и мог бы противопоставить Вожеватову, Кнурову, Паратову собственные человеческие качества. Он не понимал, почему он хуже их, и настойчиво требовал ответа от Ларисы — чем он, Карандышев, хуже Паратова. Он презирал их всей душой — за бессердечие и цинизм, но сам отдал бы все за то, чтобы сравняться с ними. Это сословное неравенство — то последнее местечко на иерархической лестнице, которое он занимал — тяжко угнетало его, подавляло в нем чувство собственного достоинства.

Но единственное, что Карандышев мог противопоставить им, их аморальности, их желанию покупать и продавать все живое, тешиться своей безграничной властью над людьми — это его собственные житейские принципы, его собственные маленькие обывательские законы.

Карандышев зол на своих, не знаю, как их назвать, соперников ли, противников ли, потому что они постоянно дают ему понять, что он хуже их.

А он считает: почему хуже? С его точки зрения — быть честным большое дело. И он, действительно, честен в своем узком смысле. Его правда маленькая, но она — его собственная. Он хочет жениться на Ларисе, он хочет быть с ней честным до конца ведь он не принуждал ее идти за него замуж, она сама согласилась. И он почитает своим жизненным долгом жить пусть скромно, но честно, работать, чтобы прокормить ее и себя, защищать ее, оберегать чистоту ее имени, не изменять ей. Так он рисует себе перспективы, так понимает свои задачи и цели. Но тут-то и начинается его трагедия.

В нем все время происходит напряженный внутренний процесс Он мучительно старается понять — почему же его, честного человека, Лариса не любит и предпочитает другому? Так прямо и говорит ему: «Как вы мне противны, кабы вы знали...»

Он хотел по-честному устроить свою жизнь, а что же они сделали? Пришли к нему в гости, над ним же издевались, его споили, обманули, увезли невесту.

Он страдает искренне глубоко, именно потому, что он натура цельная и сильно чувствующая.

Я старался акцентировать то, что Сахновский назвал «сознательным убийством». Хотел показать, как в результате того внутреннего напряжения, о котором находился Карандышев, в нем поднималось и зрело желание мести. И, наконец, пришло к своему естественному концу. Правда, он случайно встретил в этот момент Ларису. Но мог бы выстрелить и в других.

Повторяю, что не могу судить о собственном исполнении этой роли, но помню, что трудность актерских задач очень увлекала. И для меня было большой наградой, когда после того, как спектакль был показан зрителю, те же товарищи по театру, которые сомневались в моих возможностях относительно Карандышева, пришли ко мне с похвалой. Хвалили, конечно, не за то, что сыграл злого Карандышева — это-то никого не удивляло, а за то, что показал, в результате чего он приходит к своему осознанному желанию мести. Если мне удалось хоть в какой-то мере показать глубину внутреннего процесса, пережитого Карандышевым, значит был достигнут самый важный, значительный итог работы. Напомню, что шел конец 1932 года и «Бесприданница» была последним спектаклем бывшего театра Корша накануне его закрытия.

Критика отнеслась к нашей «Бесприданнице» разноречиво и строго. За многое нас осуждали, но, как обычно бывало во всех спектаклях бывш. коршевского театра, отмечали удачи отдельных актеров, а для всех нас в этой постановке было нечто сокровенное, связанное с

классическим произведением и с именем дорогого для всех нас, «коршевцев», Василия Григорьевича Сахновского, который оставил в этой работе кусочек своего большого, пылающего сердца.

«Я не знаю, как это вам выразить, но в этой нашей „Бесприданнице“ — все самое лучшее, что я мог и еще могу отдать театру», — написал он в письме, которое прислал нам в день премьеры — сам он почему-то не мог прийти в театр. Были в том же письме еще и такие проникновенные слова. «Как сказано в одной современной пьесе — вот и кончилось ваше одиночество. С сегодняшнего дня вы — с зрительной залой. А у меня началось мое одиночество, потому что вы от меня ушли».

Добавлю, что участвовали в нашей «Бесприданнице» всем известные актеры: В. Попова (Лариса), Б. Петкер (Робинзон), М. Болдуман (Вожеватов), С. Межинский (Кнуров), не говоря уже о замечательной актрисе М. Блюменталь-Тамариной, исполнявшей роль старой тетки Карандышева.

Карандышев и все то пережитое, личное в моей актерской судьбе, что было связано с этим образом, остро жило в памяти, хотя и бывш. театр Корша был уже закрыт, и сам я работал в Художественном театре. Как и большинство мхатовских актеров, я перестал сниматься в кино (руководство театра, в том числе сам же Василий Григорьевич Сахновский, считали, что кино отвлекает нас от основной работы в театре и поэтому не советовали слишком им увлекаться), но я не смог отказаться, когда Яков Александоович Протазанов, другой режиссер, сыгравший такую большую и важную роль в моей жизни, предложил мне участвовать в экранизации «Бесприданницы» Это была первая попытка перенесения классической пьесы на экран, были заманчивые пер-спективы работы в тесном, дружеском, проникнутом высоким духом творчества коллективе.

Эти роли — Карандышева и Паратова — разделяют всего три года: работа над фильмом «Бесприданница» началась в 1935 году, когда мы на целое лето выехали в Кинешму на натурные съемки и не сняли ни одной сцены из-за плохой погоды и закончилась в 1936 — премьера фильма состоялась 3 января 1937 года.

«Бесприданница» была первой моей совместной с Протазановым работой, в которой нас с ним постигли разногласия. Впрочем, они не помешали нам остаться добрыми друзьями и не преступать законов дружбы ни во всем длительном процессе съемок, ни в дальнейшем.

Разногласия наши начались, как я уже упоминал, из-за роли, которую мне предлагал Протазанов. Я не соглашался. Но Протазанов нашел на роль Карандышева актера Театра имени Евг. Вахтангова Владимира Балихина, в чем, как показали результаты, он и не ошибся. По-моему, Балихин сыграл эту роль превосходно. Я все же согласился на роль Паратова.

Этот сложный и противоречивый характер мы с Протазановым понимали по-разному. Я возражал против того, чтобы Паратов в фильме был чересчур красавцем, Протазанов на этом настаивал. Какие-то черты внешнего обаяния мы все же ему сохранили. Но главное в нем, думалось мне, сила характера, его внутренний темперамент, его духовная энергия, растраченная, что неизбежно в тех социальных условиях, в которых он находится, впустую. Вернее сказать, подчиненная единой цели — погоне за богатством. А на пути к этой цели он позволяет себе любые средства — вплоть до низости, подлости и чуть ли не до преступления.

Протазанов говорил (как он и написал об этом в одной из своих статей): «Какой Паратов богатырь? Это просто деградирующий субъект, поправляющий свои дела за счет невесты».

Вместе с тем Паратов обладал редкостным умением, разоряясь, идя ко дну, создавать иллюзию «дворянского шика». Ведь его так и называют в пьесе: «блестящий барин». Конечно, эта импозантность — дутая, напускная. Но это, видим мы, зрители, и не видят провинциальные кумушки, которые млеют от одного его присутствия. Недаром, должно быть, когда он впервые появляется в церкви на свадьбе старшей дочери Огудаловой (так решено Протазановым самое начало фильма), его встречают восхищенные взгляды и восклицания: «Экой со-кол!»

Паратов все это слышит, он к этому давно привык. Но тем самым Протазанов дал ему в руки могущественный «козырь» — позу.

Этот позер со всем его дешевым «актерством» Протазанову представлялся неким человеком на котурнах. По условиям фильма Протазанов не смог перевести в пластический, зрительный материал рассказ Ларисы о храбрости Паратова, о том, как он стрелял в монету, которую дал ей держать в руке, и он решил показать первую встречу Паратова и Ларисы иным образом. Я имею в виду известную сцену возле церкви, в которой Паратов кинул под ноги Ларисе свою шубу, чтобы она смогла перейти через разлившийся талый ручей. И Лариса перешла, почувствовав в Паратове необычность, смелость, дерзкую, волевую силу, характер. И с того момента полюбила его.

Можем ли мы, зрители, осуждать ее за то, что он так поразил ее воображение, и она, еще ничего не зная в жизни, не разглядела за этим подлинной внутренней сути Паратова? Наверное, нет.

Но я, актер, исполнявший роль Паратова, все же, не соглашаясь с Протазановым, повторяю, искал опорные точки образа в ином — мне хотелось найти в поведении моего героя, во всех его противоречивых поступках не «позу», не стремление стать на «котурны», а искренность. Мне хотелось показать, как Паратов, что называется, очертя голову бросается навстречу соблазну, увлекается по-настоящему всем, что он делает. У него в груди пылает це-лый пожар страсти. Он сам до глубины души верит в то, что говорит, так могла ли и Лариса ему не поверить?

Ведь он и в пьесе так и говорит: «Допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями, может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?» А через минуту: «Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих цепей разорвать нельзя, что они неразрывны».

У Паратова ведь не только «золотые цепи», которые таким роковым образом определили судьбу Ларисы, у него еще и сложные взаимоотношения с жизнью: денежные расчеты, грозящее ему разорение, продажа «Ласточки» — собственного парохода.

В этих паратовских расчетах, в такой контрастной смене его настроений — резких подъемах, взлетах и почти мгновенных ретирадах — критика еще в те времена иной раз усматривала «арифметику вместо души», как он сам в сердцах говорит механику-голландцу. Мне думается, что это неверно. Если создавалось такое впечатление, то в этом, может быть, и мы были повинны — режиссер, исполнитель.

Со своей стороны я, актер, наоборот, старался, как мог, преодолеть всю эту расчетливость Паратова. Все вспышки и угасания его страсти к Ларисе — это не арифметика. Это истинная сила любовного чувства, которое в нем живет всегда. Он не лжет ни себе, ни ей, когда говорит по ремарке Островского «со страстью»: «Как я проклинал себя, когда вы пели!». И далее: «Я брошу все расчеты, и уж никакая сила не вырвет вас у меня...» А потом — «угар страстного увлечения... проходит»... Но ведь он был, действительно был — и именно, угар.

Если просто показать, что Паратов увлек Ларису, соблазнил ее, потом с легкостью бросил, это обесценит образ. А если Паратов все же искренне любит ее, но не смеет ответить на ее чувство, потому, что все безысходно запутано в его жизни и он не может не думать о делах, о деньгах, о приближающемся разорении, о полном крахе. Потому возникают и «золотые прииски», и тревога, и желание забыться... Вот тогда и получается, что это совсем иной характер, иная психологическая сущность.

Паратову самому не легко, хотя временами он почти груб с Ларисой. Он понимает, что для нее все происходящее — трагедия.

Но все понимая, ничего не в состоянии сделать, чтобы попытаться что-либо изменить. И идет на жестокость: «Вы требуете? Извольте». — И он показывает ей обручальное кольцо.

А что означает травля Карандышева, инспиратором которой явился Паратов? Ведь это все для нее, Ларисы, сделано.

В Паратове есть, конечно, и самолюбие, и дворянский гонор, и поза, но то, что скрыто в глубинах его души — важнее, существеннее.

Когда Паратов вернулся в город после целого года отсутствия, за время которого, как гласит титр фильма, не было ни одного письма, он случайно узнал из разговора, что Лариса выходит замуж. И это его очень задело. Он, может быть, в первый раз задумался: так меня любила, а теперь выходит за другого. Пытается бравировать, уверяя себя, что для него это даже лучше, однако что-то в нем проснулось, всколыхнулось...

Когда же Лариса сказала Паратову, что целый год страдала и напрасно ждала его, в нем вновь шевельнулась надежда: значит, она еще любит! Он и унижает другого — унижает Карандышева, своего невольного соперника, потому что хочет опять ее завоевать. А потом романс, спетый ею специально для Паратова, заставляет его совсем потерять голову. Паратов увлекает-то Ларису в увеселительную поездку за Волгу, потому что жизнь поставлена на карту: сейчас или никогда. По-моему, это очень сильный, искренний порыв.

И так же, как в роли Карандышева, мне вновь хотелось показать глубину внутреннего процесса, пережитого Паратовым. Хотелось, чтобы зритель понял: в результате чего — испытанного, прочувствованного, передуманно-го — Паратов пришел все же к своему прежнему решению и ничего не смог изменить. И поэтому стал косвенным виновником гибели Ларисы.

К этой категории людей я отношу и Дульчина в «Последней жертве» — я ввелся на эту роль в 1948 году в известной мхатовской постановке. И там мне хотелось подчеркнуть, что Дульчин, при всей легковесности характера, в своих поступках и увлечениях искренен. И его психология, так же как и у Паратова, хотя между ними нет непосредственных аналогий, эгоистическая, собственническая: делать только то, что выгодно в данный момент.

Островский этим и велик: знанием человеческой натуры, умением раскрыть социальноисторические причины, обуславливающие те или иные черты характера его персонажей. И неисчерпаем, ни для сцены, ни для экрана. Поэтому для каждого актера встреча с любым характером Островского — крупная это роль или эпизодическая — важнейший этап в познании человеческого характера, в приобщении к сокровенным глубинам нашей профессии.

Кторов А. От Карандышева к Паратову // Театральная жизнь. 1973. № 6. С. 28-30.