(с Александром Яценко беседует Андрей Архангельский лля газеты «Огонек», 2020)
Прежде чем сыграть Ивана Грозного (одноименный сериал вышел на телеканале «Россия» в ноябре 2020-го), вы в сериале «Екатерина» играли Петра III. Когда играешь царя, это что-то меняет или нет? Или вообще — все равно, кого играть?
Нет, ничего не меняет. Просто когда играешь известного человека, историческую личность, тем более противоречивую — испытываешь больше страха. Хотя в этот раз начиналось все как-то легко. Позвали на пробы, я согласился — я вообще люблю пробоваться. Это как тренировка внутренняя: приходишь, пробуешь безответственно, не задумываясь. Конечно, когда я услышал: «пробы на роль Ивана Грозного» — я с юмором это воспринял. Попробовался и забыл. Но когда через месяц примерно позвонили: «Тебя утвердили, Саш» — мне стало страшно. Знаете, бывает такое чувство: понимаешь, что влип. Влип в историю, буквально.
Поначалу мне вообще ничего не нравилось, прежде всего я сам. Правда, меня отправили к прекрасным пластикам, они сделали маску, слепок с моего лица — он теперь где-то там лежит, на студии. С этим слепком пластики работали, приделывали всякие брови, носы. Странное получилось лицо. Я подумал про себя: «Да ну, Саня, какой из тебя Грозный, вообще». Пластики доделали мне нос, я в первый раз надел парик, а там в это время был еще один актер, мой партнер, мы хорошо знакомы. Пока меня гримировали, он за всем этим в зеркало наблюдал. В какой-то момент спрашивает: «Саня, это ты, что ли?» «Да», — отвечаю. Я и сам не понял, что это я.
Грим Ивана Грозного у нас не в первый раз в кино делают. Опыт большой.
Это все страшно тяжело технически. У меня были пробы в разных гримах, мне клеили практически все лицо, и в итоге для того, чтобы более или менее органично улыбнуться, нужно растягивать рот на всю ширину, как в фильме ужасов. Ты не понимаешь, что с тобой и где находишься, меня одолевала масса сомнений. Еще эти громоздкие костюмы... Вообще не понятно, как в этом ходить. Потом я научился в царском кафтане жить и даже не засыпать. Потому что если ты в нем даже просто приляжешь, то все разрушится — и тебя опять поведут на грим, и опять придется все переклеивать. Я придумал одну штуку. Сделал себе ортопедический каркас для спины — чтобы ровная была. Обычно у меня, когда устаю, такое сутулое вообще состояние. А тут мне показалось, что для царя это непозволительно — ходить с расслабленной спиной. Но я не на каждую сцену каркас надевал — долго в нем находиться невозможно. Первый съемочный день был в Кремлевских палатах, и я помню, что он длился бесконечно. Я в первый день съемок всегда переживаю, такая у меня привычка. А дальше уже как в воду кидаешься и плывешь. Пытаешься слушать режиссера, иногда споришь. Я, кажется, один или два раза с режиссером все-таки поспорил. И он почему-то сразу согласился.
<...>
А сегодня вообще принято обсуждать героя, разбирать его — то, что в театре называется «застольный период»?
Нет, в сериалах это не принято. Кроме того, сценарий буквально на ходу переписывался, дописывался, сокращался. Пока мне не дали некий условный финальный вариант — мол, смотри, мы там что-то сократили, убрали. Конечно, это не самый удобный вариант для актера — когда все на ходу меняется. Гораздо лучше, когда все заранее, когда есть время подумать, уварить, не торопиться... Так у Бори Хлебникова — всегда до съемок идет проговаривание текста. К началу съемок ты уже в курсе характеров всех героев, не только собственного, и уже не так паникуешь. А тут, в телесериале, все быстро, и ошибки неизбежны. Эти мои ошибки мне потом не дают покоя, я не сплю, хочу их исправить. Так и происходит внутренняя проработка роли. Постепенно рождается характер, персонаж, и тебе понятны разные амплитуды героя. В итоге мне не стыдно за то, что получилось на экране.
Получился действительно противоречивый персонаж, еще не безнадежный, не тот, которого потом, в старости, играет Маковецкий.
Ну да, так и было задумано: пока он влюблен в свою жену, у него есть надежда. Когда человек влюблен, он хочет лучше стать. В этом смысле мне была абсолютно понятна мотивация героя. При этом он остается мнительным человеком — и день ото дня все больше. Я, конечно, читал знаменитую переписку Грозного с Курбским. Выражаясь современным языком, Курбский его постоянно троллит — прямо вот по пять страниц, и все с юмором. Ты, мол, на себя посмотри, как бы тебе с ума не сойти — края потерял, берегов не видишь. Курбский, я считаю, правильно поступал — такой у него характер, независимый. Он человек мыслящий, рассуждающий, и он не захотел приносить себя в жертву. Мне многое дала их переписка, я как бы со стороны увидел свой персонаж — не все же ему комплименты слышать да здравицы...
<...>
Редко какой актер удостаивается сегодня эссе, журналистского портрета. Я таких про вас насчитал три или четыре, причем в специализированных киножурналах. Я даже выписал цитаты: «трогательная расфокусированность», «уникальное сочетание растерянной ранимости и невероятной решимости», «теневой герой нашего времени». И практически все авторы, не сговариваясь, делают акцент на вашем голосе, на его своеобразии, потому что какие-то судьбоносные вещи вы произносите обычно тихим голосом. А еще вы выразительно умеете молчать в кадре. Кто вас этому учил — молчать и говорить тихо?
Даже не знаю, что сказать... У меня со сценической речью в ГИТИСе всегда были проблемы. На первом курсе мне поставили «два» по сценречи и чуть не отчислили из-за этого. На втором мой прекрасный педагог Антонина Михайловна сказала мне: «Надо просто заниматься. Делать что-то с твоим неповторимым голосом». Ну, конечно, она ничего не говорила про «неповторимый», она просто сказала, что надо работать. Я и работал. Где-то ближе к пятому курсу говорю: «Антонина Михайловна, ну зачем нам все эти дыхательные упражнения — наверх, туда и сюда... Как чувствуешь — так и делай, не задумываясь». А она мне: «Вот для этого и нужно было сперва освоить технику, чтобы остальное само пришло к тебе». Но я все равно этого долго не понимал. И роли мне поначалу давали какие-то молчаливые, потому что я по натуре, как мне кажется, косноязычный. Правда, могу, когда выпиваю, нести всякую чушь без остановки — в этот момент у меня, что называется, язык развязывается. Кто-то считает, что это даже смешно. Хлебников (режиссер Борис Хлебников. — «О»), например, уверен, что у меня есть чувство юмора. Но если честно, я всегда боялся разговоров. Вот даже интервью. Потому что, по сути, и не знаю что сказать.
<...>
Вот вы окончили ГИТИС, и перед вами как перед любым начинающим актером дилемма: играть что попало, лишь бы тебя запоминали, чтобы узнавали, или выбирать роли, отказываться от проходных, искать себя. Как вы решали для себя этот вопрос именно в начале карьеры?
Конечно, кажется, ответ очевиден: нужно выбирать, не играть что попало... но это так в теории, в жизни все сложнее или, наоборот, прозаичнее. Моя актерская жизнь была в каком-то смысле предрешена, когда я снялся у Бахтиёра Худойназарова в «Шике» (2003), это сразу наложило на меня печать артхаусного актера. Да и мне, в общем, нравилось сниматься у небанальных режиссеров. На самом деле я много пробовался, и очень многое поначалу не получалось. Или предлагали сценарий сериала, серий на 90, и я вообще не понимал, что с этим делать. Честно пытался одолеть, складывал эту гору бумаги вот такими стопками, брался, бросал, снова начинал... Меня опять куда-то не брали, а на одних пробах я поругался с режиссером, и он сказал что-то вроде «да кто ты такой».
Один раз пришел на «Мосфильм», а меня там охранники...
...Не хотели пускать?
Не хотели. Думали, какой-то человек с улицы незаконно решил проникнуть, так сказать, на территорию. На самом деле это было очень интересное время, мы были все наэлектризованные какие-то. Вбегаешь на «Мосфильм», открываешь двери, а вахтер тебе устало: «Вы читать умеете? Там же написано: актеры не нужны». Но мне это даже нравилось, я считал, что нужно ходить на все вообще пробы, никогда не говорить себе «не пойду». Всегда нужно пробовать — вдруг что-то выйдет? На пробах можно делать какие-то вещи совсем безбашенные, ты там ни к чему не привязан. При этом важно, конечно, понимать, куда идешь сниматься.
<...>
Архангельский А. «Я влип в историю, буквально» // Огонек. №50. 2020