Актера Федора Никитина я узнал задолго до знакомства с ним. Я приехал с Урала, из небольшого поселка Бик-Барда, хотя родился в Петрограде. Мне было четырнадцать лет, и в ближайшем кинотеатре я пересмотрел все боевики с участием зарубежных «звезд» немого кино: Рудольфо Валентино, Эмиля Яннингса, Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса. А возле кинотеатра, на углу, продавались тоненькие брошюрки об артистах, и однажды я купил там книжечку «Федор Никитин», прочитал, и мне захотелось посмотреть все картины с его участием. И я пересмотрел все, но особенно мне запомнились фильмы Фридриха Эрмлера «Катька — бумажный ранет» и «Обломок империи». И актер для меня встал вровень с иностранными кинозвездами и даже выше.
Уже потом, в 50-е годы, итальянские киножурналисты попросили меня назвать один современный фильм из всего мирового кинематографа, который мне нравится больше всех. Я назвал советский фильм 20-х годов — «Катька — бумажный ранет». «Почему?» — «Потому, что он очень похож на ваши современные картины», — ответил я. И они подтвердили, что их кинематограф развивается не без влияния советских немых картин, в том числе и тех, в которых снимался Федор Михайлович Никитин.
В 1935 году выпускники Ленинградского театрального института организовали свой театр — Новый ТЮЗ. И когда к нам в труппу поступил Федор Никитин, для меня это было потрясением.
У него я многому научился. Многое воспринял. Например, его творческую самодисциплину. Как об этом рассказать?
Я в то время был человеком увлекающимся: занимался спортом, рисовал, пел, писал рассказы, играл на гуслях. Мы с Федором Михайловичем оказались в одной гримировочной уборной, играли в одних спектаклях. И все время спорили, даже ссорились.
— Ты слишком разбрасываешься, — говорил он мне, — слишком разболтан...
Я видел его серьезнейшее отношение к своему делу, как к делу святому. В «Борисе Годунове» мы играли стариков — он Пимена, а я — Патриарха. Он приходил в гримерную за час, я — минут за двадцать-тридцать.
— Ты безобразно себя ведешь, — говорил он мне. — Ты должен быть заранее готов к выходу на сцену.
Но мое увлечение рисованием помогало мне легче находить правильный грим: быстрее лепить нос, накладывать тона. Он же каждый раз заново примерял, приноравливал себя к роли.
Он даже не подозревал, что сам же натолкнул меня заниматься спортом. Кроме Пимена, в «Годунове» он играл шляхтича Вишневецкого. Я наблюдал за ним в сцене бала — как он ходит, движется, как блестяще танцует мазурку, и думал: нужно, чтобы тело подчинялось тебе, нужно заняться культурой тела.
Словом, Федор Михайлович был для меня примером священного отношения к нашей профессии. Во всем. И даже вне сцены. Я — комсомолец, воспитанный в деревне, ходил в косоворотке, а он внушал мне, что я должен носить крахмальный воротничок и галстук. И потом я стал их надевать, потому что понял, что это подтягивает, дисциплинирует, держит в форме. Умению носить костюм, двигаться я учился, наблюдая за Федором Михайловичем на сцене. А он до сих пор об этом не знает! Он разбудил во мне любознательность, приучил быть наблюдательным, укрепил веру в то, что наше дело — очень важное, нужное дело.
У нас, в Новом ТЮЗе, были декадники, когда собиралась вся труппа, обсуждались наши проблемы, распределялись роли, анализировались пьесы. Борис Вольфович Зон, наш учитель по театральному институту, в то время часто ездил в Москву, бывал на репетициях во МХАТе, беседовал со Станиславским о его системе. Потом пересказывал нам мысли мастера, сообщал о новостях.
И вот на одном таком декаднике Федор Михайлович, сам прошедший мхатовскую школу, вдруг сказал:
— Как я счастлив, что попал в творческий санаторий.
Меня тогда эта фраза поразила, я ее запомнил и взял на вооружение. И теперь, когда я попадаю в интересную, творческую группу, я всегда вспоминаю слова Федора Михайловича. А совсем недавно, на одном из просмотров фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино», я закончил свое небольшое выступление перед зрителями этой фразой, несколько ее, правда, переделав. Я сказал, имея в виду актеров: «Кому удастся попасть в группу Никиты Михалкова, тот окажется в творческом санатории».
Когда началась война, Никитин ушел в народное ополчение, был командиром взвода. Потом он был направлен в политотдел фронта, в Театр народного ополчения. Этот театр был боевой единицей, являлся агитвзводом 51-й стрелковой дивизии. Артисты выступали в военной форме, не расставаясь с винтовкой. Выступали в окопах, подчас под обстрелом, на корточках. Потом в осажденном Ленинграде был организован Городской театр, названный ленинградцами блокадным. Никитин был активнейшим членом этих творческих коллективов. На военном материале он написал несколько пьес, сам ставил и играл в них. Его приняли в Союз писателей!
Он прошел всю страшную блокадную эпопею вместе с ленинградцами. Он перенес все, что перенесли ленинградцы. Он дарил исстрадавшимся людям искусство, помогавшее им выстоять. Он свято верил и верит в то, что оно необходимо людям.
Как-то Федор Михайлович сказал мне:
— А ты представь себе на минуту, что закроются все театры, все кинотеатры. — И после паузы: — Представляешь, что будет?!..
У каждого из нас бывают полосы удач и провалов. Как в поговорке: «Разом густо, разом пусто». Неровно складывалась и кинематографическая судьба Федора Никитина. Бывали годы, когда его имя гремело, случалось, что оно исчезало из кинематографа. И все же Федор Михайлович не может жаловаться на свою творческую судьбу.
Он никогда не играл одну роль. Ведь есть актеры одноплановые, снимающиеся в схожих ролях, эксплуатирующие лишь одно качество своего дарования или играющие себя в любой роли. А Никитин никогда не играл один «ярлычный» образ. Вспомним его роли: нищий интеллигент Вадька («Катька — бумажный ранет»), музыкант («Дом в сугробах»), глухонемой сапожник Кирик («Парижский сапожник»), солдат Филимонов («Обломок империи»), поручик Великанов («Первый взвод»), учитель Бачей («Белеет парус одинокий»), профессор Званцев («Академик Иван Павлов»), композитор Даргомыжский («Мусоргский»), великий князь Владимир («Римский-Корсаков»), муж Веры («Княжна Мери»), доктор Таубе («Северная повесть»), король Рене («Иоланта»), соратник Карла Маркса Вагнер-Сократ («Год, как жизнь»), прокурор Неклюдов («Сердце матери»), старый актер Светловидов («Бенефис»). И за последнее время тоже разнообразные роли — во множестве фильмов. Огромный труд!
Для Федора Никитина не было и нет маленьких ролей. Всякая роль — серьезная работа. Это и есть мастерство, это и есть искусство.
Восемьдесят лет — это не так уж мало, а он продолжает работать. Совсем недавно он снялся в роли блоковского Звездочета в телефильме «Незнакомка». Он пишет воспоминания. Некоторые главы уже увидели свет. Писать их, по-видимому, и легко, и трудно. Легко — потому, что он постоянно вел дневники. Записи восстанавливают в памяти давно забытое. А трудно — потому, что из огромного материала нужно отобрать главное, основное. Он и меня приучал вести дневники. «Ты записывай, — постоянно говорил он мне, — ведь из памяти многое стирается, особенно подробности, детали». У меня память довольно цепкая, но вот недавно я заглянул в свои дневники и был крайне взволнован, удивлен и, если хотите, потрясен тем, что они всколыхнули во мне.
До последнего времени Федор Михайлович вел активнейшую общественную работу, долгие годы являясь председателем актерской секции ленинградского отделения Союза кинематографистов.
Мы часто встречаемся в Доме кино. Он не потерял любознательности, интересуется всем, чем живет сегодняшний день: смотрит новые картины, наиболее интересные телепередачи, не пропускает ни одного совещания, если у него не выездная киносъемка.
Неизменна его полная отдача искусству, творческая дисциплина, собранность, целеустремленность, священное отношение к делу. И чем больше я о нем думаю, тем сильнее моя благодарность ему.
Доброго вам здоровья, дорогой наш друг!

Кадочников П. Верность призванию. К 80-летию Ф. М. Никитина // Искусство кино. 1980. № 4. С. 126-128.