В 1948 году, когда Федор Михайлович продолжал работать в Ленинградском драматическом театре, на киностудию «Ленфильм» приехал из Москвы режиссер Григории Львович Рошаль, с тем чтобы ставить там фильм по сценарию Михаила Папавы «Академик Иван Павлов».
То было время, когда современная тематика в кино была ограничена до минимума и в планах киностудий первое место заняли историко-биографические картины о великих ученых, художниках, полководцах — фильмы, в которых отраженно решался ряд современных проблем, считавшихся важными и первостепенными...
Приехав на «Ленфильм» и подбирая актеров для будущей картины, Григорий Львович увидел в студийной картотеке имя, воскресившее в его памяти далекие годы юности: Федор Михайлович Никитин. Тот самый Федор Никитин? «Обломок империи», «Дом в сугробах», «Парижский сапожник»?.. Оказалось — тот самый. <...> 
Именно благодаря этому человеку продолжилась биография Никитина-киноактера. Именно благодаря ему может быть продолжен здесь и рассказ о Федоре Никитине.
Широкий поток послевоенных историко-биографических фильмов о великих деятелях науки и культуры прошлого явился следствием отклика руководства кинематографии — отклика поверхностного — на ряд кампаний, проводимых в 40-е годы как в отдельных отраслях науки и искусства, так и во всей научно-общественной среде и в сфере искусства в целом. <...> 
Как трудно играть артисту в биографическом фильме, создавая образ лица исторического (либо предполагаемо исторического), когда в основе образа — известный жизненный прототип. И как эта трудность многократно усугубляется, если вместо создания полнокровного человеческого образа предстоит «оживлять» функционирующий в человеческом обличье рупор идей — зачастую ложных, — заложенных уже в сценарии...
Федору Михайловичу Никитину довелось участвовать и в лучших и в худших образцах кинематографических произведений этого жанра. Ему довелось сыграть роли, драматургически выписанные лаконично, но ярко и достаточно емко, и роли-функции. <...> 
Успех его заключался в том, что он сделал доктора Званцева не просто фигурой, излагающей в драматургическом конфликте контридею, но воплотил эту противоборствующую идею в жизни конкретного характера, талантливо сочинив, в соавторстве с Рошалем, то индивидуально личное, что сделало Глеба Михайловича Званцева лицом жизненно узнаваемым и потому убедительным. Образ получился неоднозначным в своей портретно-психологической данности. И чем эмоционально ярче и психологически разнообразнее от эпизода к эпизоду претворяется в фильме его исполнительский анализ — тем внутренне убедительнее эволюция драматических заблуждений Званцева. И тем ярче и убедительнее научная и нравственная победа академика Павлова в фильме.
За эту роль Федор Михайлович Никитин в числе других создателей картины был заслуженно удостоен Государственной премии СССР. Это была первая награда, которую он получил за свою многолетнюю кинематографическую деятельность. <...>
В этот счастливый период его жизни и встретился с ним Ф М Эрмлер, с тем, чтобы предложить ему роль в своем новом фильме об ученых, который он собирался ставить по пьесе Б. Ромашова «Великая сила».
Федор Михайлович был тронут этим предложением, которое как бы знаменовало собой возобновление прошлой творческой дружбы, взаимного творческого доверия и сотрудничества. Омрачало радость этого предложения лишь то, что роль, которую прочил ему Эрмлер — роль консерватора и реакционера в науке академика Рублева — где-то по теме и идее своей очень уж напоминала роль Званцева, только что с успехом сыгранного им в фильме Рошаля. Тогда Никитину — не без обиды — подумалось, что вот успех Званцева теперь повлечет за собой все новые и новые предложения одной и той же образной вариации. А это так или иначе — свидетельство режиссерского неверия в твои возможности... Но это был Эрмлер, и Никитин, конечно же согласился. <...>
И они решили сделать все возможное, чтоб в Рублеве не повторился Званцев.
Академик Сергей Васильевич Рублев больше существует в фильме в характеристиках, даваемых ему другими персонажами и в собственных высказываниях, в которых он излагает свои взгляды, идеи и устремления.
В действительности, в собственном деле, он никак не показан, равно как не проявляются в нем и другие персонажи-ученые. <...> 
Рублев — человек, который строит свою научную платформу в точном соответствии с конъюнктурной ситуацией. Лавров ему мешает — мешает его давно сложившейся карьере, мешает потому, что ставит под сомнение справедливость занимаемого им места в науке. И он хочет убрать Лаврова со своего пути...
И здесь не было присущей прежним никитинским образам открытой доброты и душевной искренности чувств. Впервые в этом персонаже ему пришлось играть духовное приспособленчество человека беспринципного и вследствие этого — суетно-неискреннего.
Эта внутрихарактерная психологическая партитура роли, не выявленная в драматургии, была разработана на съемочной площадке. На ее основании словесный ряд роли получил и индивидуально конкретное пластическое воплощение. <...> 
В то время когда Никитин снимался у Эрмлера, Рошаль готовился к работе над фильмом, который давно мечтал сделать, — над фильмом о композиторе Мусоргском. В нем предназначалась роль и для Федора Никитина. Поначалу Федор Михайлович очень хотел сыграть в «Мусоргском» композитора Цезаря Кюи. <...> Он предстает в фильме в последний период своей жизни как наследник народно-реалистических традиций Глинки, как учитель, передающий эстафету этих традиций Мусоргскому и его друзьям и соратникам по «Могучей кучке». 
Роль Даргомыжского построена и сыграна Никитиным в основном на эмоционально высоких, притом контрастных по смыслу акцентах. Даргомыжский живет высоким накалом страстей, экспрессивно, как личность, духовно выражающая себя с абсолютным максимализмом. <...> 
Даргомыжский уходит из фильма как раз в его середине. Но и после он помнится наряду с вдохновенно созданным Александром Борисовым Мусоргским, наряду с неистовым Стасовым Николая Черкасова. Мусоргский, Стасов и Даргомыжский входят в восприятие нашего сознания и наших чувств своей одухотворенной, ярко окрашенной человечностью и тем отличаются от прочих многочисленных исторических персонажей этого густонаселенного фильма. Даргомыжскому, в интерпретации Федора Никитина, в этом трио принадлежит, может быть, начало, наиболее эмоционально возвышающее и романтизирующее борьбу этих трех великих деятелей за победу русского музыкального искусства. <...>
За роль Даргомыжского Федор Михайлович Никитин во второй раз был удостоен Государственной премии СССР.
В 1973 году творческий коллектив Г. Л. Рошаля подготовил «Мусоргского» к повторному выпуску на экран. Это один из немногих историко-биографических фильмов, который выдержал испытание временем.
Так счастливо начавшееся сотрудничество Федора Никитина с Григорием Рошалем продолжилось и в следующем фильме режиссера «Римский-Корсаков» <...> 
Рошаль предложил ему роль великого князя Владимира Александровича — того самого, что был президентом Академии художеств, вершившим судьбы русской культуры, и начальником военного округа Санкт- Петербурга, приказавшим стрелять 9 января 1905 года по мирным демонстрантам. <...>
Никитин выполняет здесь блистательный пластичеcки-пантомимный этюд на заданную тему-идею, а Рошаль аранжирует остроумный никитинским этюд своей режиссурой, столь же остро ироничнои и обличительной. <...> 
Отрицательные образы, образы даже самых «черных» душ, требуют не меньшей страсти от создающих их художников, чем образы людей прекрасных. Страсти с противоположным знаком своего человеческого и гражданского отношения. Только страстное отрицание, равно как и страстное утверждение в искусстве своего человеческого и гражданского идеала, порождает нужный нравственный эффект. Никитин доказал этой ролью <...> 
Через тринадцать лет после «Римского-Корсакова» Никитин сыграл очень важную для концепции фильма роль в двухсерийной эпопее Рошаля «Год, как жизнь», посвященной Марксу и Энгельсу.
Около двадцати ролей за эти годы сыграл Никитин в фильмах разных студий. Среди них наиболее значительными были — Дон Хозе в экранизации спектакля «Дон Сезар де Базан» (1957) и король Рене в фильме-опере «Иоланта» (1963)... И вот, в 1965 году он вновь в съемочной группе Рошаля.
Режиссеру надо было, чтобы написанный в сценарии Галиной Серебряковой образ Вальтера Сократа стал ярким эмоционально-психологическим взлетом в фильме, тем впечатляющим акцентом, который бы убедительно и человечно показал историческую обреченность похода немецких эмигрантов в Германию. И пригласив на эту роль Федора Михайловича, Рошаль знал, что его замысел будет осуществлен во всей полноте.
Вальтер Сократ искренне верит в романтическую идею установления республики в Германии силами энтузиастов, собравшихся перейти франко-германскую границу. И с искренней горечью он говорит Карлу Марксу: «Я не ожидал, что ты ляжешь камнем на нашей дороге, Карл...» И вот Вальтер уже в форме легионера. Легион уходит к границе. Вальтер устраивает свадьбу дочери, на которой присутствуют Карл Маркс, Фридрих Энгельс, друзья-коммунисты...
В этих эпизодах Вальтер Сократ — человек открытой, доброй души, даже прекраснодушный, искренне и безоглядно верящий в идею, ради которой готов пересечь границу...
Никитин ни в одном своем появлении в кадре не бывает лицом только присутствующим — просто присутствующим. Это не значит, что он педалирует ту или иную вариацию внутренней темы персонажа — нет, он просто всегда живет, наполненный жизненным содержанием образа, даже в моменты, когда его герой не проявляет себя действительно активно. И в этих самых бытово-проходных моментах роли содержание, главной идеи характера — в каждом слове, в выражении глаз, в движениях... Этим отличались все многочисленные эпизодические роли, сыгранные им в период после «Римского-Корсакова». Как бы ни была мала роль Никитина в том или ином фильме, какой бы она малодейственной ни оказалась, артист всегда старался наполнить ее г подчас сочиненной им самим: портретно-пластической партитурой внутренней жизни, характера, биографии персонажа... <...> 
Федор Михайлович Никитин выразил в этом фильме трагический аспект своей главной актерской темы: добро, сознательно не направленное, не сориентированное в контексте времени, в исторически-конкретном контексте жизни,— трагически обречено. Оно продолжает жить в прекрасных легендах, которые остаются потомкам... 

Боровков В. Федор Никитин. М.: Искусство. 1977.