Когда я пересматриваю «боевые листки» агитвзвода Ленинградского фронта, меня каждый раз охватывает волнение, словно впервые читаю эти наспех исписанные фиолетовыми чернилами странички. За каждой строкой — биография удивительного времени и удивительных людей.
«Дорогие боевые друзья-артисты! — пишет в одном из „боевых листков“ лейтенант Холодов. — Ваш концерт составил для меня хороший культурный отдых, и один из ярких номеров — „Народный артист“ впечатлил меня и разжег гнев и мщение к ненавистному врагу...»
Не могу спокойно читать эти строчки. Тотчас всплывают в памяти военные годы, заполненные страстным, неудержимым стремлением трудиться, творить по «программе-максимум», отдавать людям все, к чему способен.
В кинематограф я пришел в 1918 году. А на рубеже двадцатых-тридцатых годов мне посчастливилось встретиться с моим режиссером Фридрихом Эрмлером и с моими героями — солдатом Филимоновым в фильме «Обломок империи», добрым и милым Вадькой в фильме «Катька — бумажный ранет» и многими другими. Радостно было сознавать, что заслужил признание зрителей. Это признание обязывало к большему, к постоянному совершенствованию. Как-то само собой вышло, что я стал писать. В канун войны мною была закончена книга рассказов, возникли интересные планы, но... Война внесла в них решительные коррективы.
Одним из первых ушел в народное ополчение замечательный артист, любимец ленинградцев Николай Черкасов. По его предложению был организован агитвзвод, в который вошли: ныне народные артисты республики В. Усков, Е. Копелян, М. Корн, заслуженная артистка РСФСР В. Осокина, артисты С. Поначевный, М. Федорова, В. Чайников и другие.
Был в этом взводе и я.
Признаюсь, мы не сразу поняли, что искусство обладает силой оружия, и поначалу стремились непременно принять непосредственное участие в боях. Но первые же встречи с бойцами Ленинградского фронта открыли перед нами ту особую сторону искусства, о которой мы не догадывались до войны.
«Дорогие боевые друзья-артисты!» — этим сказано все. И мы не только вступили в бой, но и совершенствовали свое «оружие», не делая никаких скидок на трудные фронтовые условия. В наших «боевых листках» настойчиво подчеркивалось, что идейно-художественный уровень каждого выступления должен отвечать самым высоким критериям искусства, как этого требовал всегда К. С. Станиславский.
Установили мы в нашем взводе и еще один непреложный закон: не замыкаться в узком кругу чисто профессиональных интересов, жить жизнью окружающих тебя бойцов, быть, если надо, их советчиком, товарищем, другом.
Так, например, Владимир Усков, приезжая в подразделение, начинал с поисков интересных материалов и тут же, за несколько минут до концерта, готовил частушки или небольшие сценки-диалоги на местные темы. Комедийный талант Ускова раскрылся в этих импровизированных выступлениях настолько по-новому, что это удивляло даже нас, людей, хорошо знавших артиста.
В свою очередь я так же стремился в полной мере использовать не только свои режиссерские и актерские, но и литературные данные.
Так, в частности, возникла одноактная пьеса «Народный артист», в которой рассказывалось о патриотическом подвиге большого художника сцены. Отказавшись произнести речь по радио в защиту фашистских порядков, герой пьесы с боем завоевал право на несколько минут выступления, в котором призывал советских людей к активному сопротивлению гитлеровским оккупантам. Это стоило ему жизни... Сюжет пьесы был заимствован у В. Каверина.
Судьба моего героя, народного артиста, вызывала каждый раз необычайно горячий отклик бойцов.
«Мы Вашу просьбу еще больше бить фашистских гадов оправдаем на деле», — писали нам сержанты Минаев и Грачев. И, как правило, каждый наш концерт заканчивался или стихийным митингом или беседами с воинами. Жаль, что в то время невозможно было записать эти беседы — получились бы документы редкой взволнованности.
Помню, как однажды комиссар осторожно сказал нам:
— Есть зенитная батарея. Она расположена фактически в тылу врага, в начале канала, у Нового Петергофа, в котором сейчас фашисты. Почта и продукты доставляются туда лишь один раз в неделю... Я не могу вам приказать, но если бы на эту батарею пробрались два-три артиста...
Мы пошли всем взводом. Переползали по разбитому ледоколами льду: в то время из Кронштадта и Ораниенбаума еще доставлялись в осажденный Ленинград продукты, а обратно шли боеприпасы.
Невозможно описать радостное, уважительное удивление, которое вызвало наше появление на батарее, забившейся в камни набережной канала. Здесь воевали люди, оказавшиеся воистину сильнее камня и железа. Фашисты люто ненавидели батарею: ведь она первой встречала их самолеты, летящие бомбить Ленинград, первой вносила сумятицу в их боевые порядки. Жизнь зенитчиков протекала под почти непрекращающимся огнем дальнобойных орудий и бомбежки. Но концерт прошел стройно, без спешки, а актеры были особенно взыскательны к себе, может быть, даже больше, чем в обычных мирных условиях.
В суровые годы блокады, напряженной фронтовой жизни мы ни в чем не поступились перед искусством. С нами был Станиславский, с нами был богатый опыт советского искусства и то огромное уважение зрителей, которого не знает никакой другой театр мира.
Никитин Ф. Сильнее камня и железа // Театральная жизнь. 1969. № 12. С. 12.