Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Переулок страшен...

24 сентября 1941 г.
После концерта на Охте, в районе кладбища, вернулся на Стремянную и был поражен сразу же хрустом стекла под ногами. Со сжавшимся сердцем иду к дому и уже издали вижу, что бомбой пробит насквозь шестиэтажный Дом текстильщиков, как раз напротив моего.
С большим трудом открываю парадную дверь квартиры. Что-то с ней случилось. Войдя в комнату, понял все. Окна были выворочены вместе с коробками и даже с кирпичами. Вся комната засыпана стеклом. Взрывная волна накидала в нее много посторонних предметов: железные болты, крюки, детские тапочки, кусок багета с прибитой к нему кисейной занавеской... Вспомнилось, как много лет назад, когда после капитального ремонта дом заселялся швейниками, пожилая женщина напротив старательно пристраивала эти занавески к своему окну...
Пошел за угол, в Дмитровский переулок, чтобы навестить семью профессора Иванова, приютившего мою бульдожку... Переулок страшен. Туда упали две бомбы. Он напоминает фотографии испанского города Герники, превращенного немецкой авиацией в руины, ставшие нарицательным именем фашистского варварства для всего человечества. Дом Ивановых, к счастью, уцелел.
Вера Кетлинская рассказала мне, что во время воздушных тревог Евгений Шварц дежурит на противопожарном посту ПВО на крыше писательского дома в Чебоксарском переулке, где он живет... Кто бы мог представить Ганса Христиана Андерсена в такой роли?
<...>

У Евдокимова умер родственник. За гроб требуют кило хлеба и кило крупы. За рытье могилы столько же плюс папиросы.
Люди привозят мумии родственников на кладбище и оставляют их там, у ворот. Многих не довозят, а многих просто кладут на сугроб возле дома. На тротуаре у нашего театра я видел труп китайца или монгола в одних кальсонах. Он был скрючен в предсмертной муке, руки со сжатыми кулаками подняты к лицу, голова в гримасе яростного протеста запрокинута к небу, точно посылая ему последнее проклятье.
На углу Стремянной и Марата меня поразило другое зрелище. На мостовой лежал двухметровой длины и полуметровой высоты прямоугольник изо льда, точно выпиленный откуда-то из залива, и в нем была заключена молодая, красивая женщина в зеленом платье. Лицо совершенно не было деформировано, синие глаза раскрыты и устремлены вдаль и светлые волосы с медным оттенком застыли, струясь и как бы продолжая лежащую во льду голову. Это была ледяная Офелия. Зрелище такое прекрасное, что не казалось даже с начала трагически страшным. Я пытался узнать, кто она и почему тут лежит, но никто не мог ответить на этот вопрос.
Вчера вечером, прислоненный к стене ДКА, лежал труп молодого человека. Утром его не было, но две сандружинницы пронесли мимо подъезда другого юношу с маленьким, темным и сморщенным, как у новорожденного, лицом. Глаза были живы и полны надежды.
<...> 

24 декабря 1941 г.
Сегодня, по-стародавнему, рождественский сочельник. Сквозь прорези тяжелых зимних туч выбегает иногда юный месяц. И тогда я хватаю пальцами правой серебряное колечко на левой руке (по преданиям семейным, это обручальное кольцо моей прапрапрабабки, крепостной крестьянки. Па нем квадратик полустершейся голубой эмали, в котором выдавлена буква «н» имя Никиты, ее мужа, от которого пошел наш дворянский род. Он был простым суворовским солдатом, и за тридцать лет боевых походов, за десятки раз израненное тело, за мужество и сметку дослужился до штабофицерского звания секунд-майора, дававшего потомственное дворянство).
Это смешная привычка, еще с детства, — хвататься за золото или серебро каждый раз, когда впервые видишь тонкий серп нового месяца.
В этот день, далеко-далеко позади, мама украшала елку, а я помогал ей. Вечером не ели до звезды. Потом была кутья или «узвар» из риса с черносливом. Потом зажигали елку и бренчали на пианино, и приходили шумные гости с детьми, и раздавали подарки и пряники, апельсины. А потом в розвальнях куда-нибудь в гости на елку. И так все рождество.

26 декабря 1941 г.

Лежу в постели. Голова моя приходится к самой двери, и из нее дует, поэтому надел шапку с ушами и ватник. Скоро Мария Петровна затопит, и я буду блаженствовать целый день. Вчера вечером так трясло, ломало и лило из носу. Наша бригада 28-го уходит на фронт. Мне дали сегодняшний день отлежаться.
Вчера вечером прогон смотрели Бродянский и Лебедев. В общем, программа выровнялась. «Народный» не шел — зачем гонять зря. Конферансы «Дедов» стали совсем пристойными. «Гопак» у балетных интереснее «Яблочка», но еще сырой... «Фашистские гады» ничего. Картелишев — это приобретение, из него выйдет первоклассный певец. «Степи» прошли неровно. Очень, почти у всех, худо с украинским акцентом. Меня захвалили. Было объяв-лено, что это большая удача, победа, блеск...
Так как я — «событие», то мне сегодня и дали отлежаться.
А я чувствовал себя, честно говоря, не очень важно, и даже стыдно было местами. Что-то я уловил, нашел, но, в общем, мой Остап — это еще очень сырое и малозначительное. Успех же мой шел за счет того, что я впервые в агигбригаде играю характерную роль — а это мой конек, и здесь у меня есть большой опыт и еще большее количество штампов, которых просто никто не видел из товарищей. Для них, может быть, и удивительно, что я сделал образ Остапа в три дня.
Читаю «В огне» Барбюса. Опоздал с этой книжкой чуть ли не на 20 лет. И, несмотря на тематику, очень напрягающую и отнюдь не отдыхательную, читаю с интересом. Хорошо он пишет: сердцем, кровью, всей тоской человечества, скопившейся за века.
<...>

Книжица закончена и хватило ее только на восемь дней. Много пишу я все-таки. Сам поражаюсь. Как запойный. Но много ли тут путного написано?.. Когда-нибудь все это может оказаться и нужным, как материал, как мелочный, скрупулезный анализ воздуха неповторимой эпохи. Все быстро забывается, улетучиваются мелкие подробности. А я пишу подробно по свежим следам, и, если не делаю этого в тот же день, то на другой обнаруживаю, что многое уже безвозвратно потеряно.
<...> 

18 января 1942 г.
Сейчас по радио объявили о начале зачетной сессии для студентов университета. О спектаклях оперетты в помещении Александрийского театра, о том, что в «Авроре» идет «Процесс о трех миллионах»... А света в городе нет. Значит, его дают избирательно. Ну, что ж? Все это очень хорошо, и над такими подробностями нашего бытия когда-нибудь с бьющимся сердцем призадумаются наши далекие потомки.
По городу медленно, как жуки, копошатся люди с мешками, корзинками, чемоданами, санками. На одних везли не покойника, а дрова в гробу: холод и тепло, жизнь и смерть.
Дамы в котиках и каракулях подвязаны и перевязаны какими-то немыслимыми платками, бархатными скатертями, драпировками, а из бот у них торчат фланелевые штаны и пижамные шаровары, полосатые, клетчатые, от ярко-желтых до небесно-голубых. Одна шла в каких-то толсто-толсто навернутых портянках.
Старушки и старички с палочками еле ползают по сугробам. Знакомые лица стали неузнаваемыми. 

Никитин Ф. Записки фронтового актера // Федор Михайлович Никитин: Актер. Учитель. Гражданин. Сост. Галина Зяблова. СПб. 2010.

 

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera