После «Парижского сапожника» я ушел в кино окончательно и оставил театр. Тогда это, быть может, и не было ошибкой. Теперь каждый киноактер поставлен перед лицом дилеммы: «если хочешь сохранить себя для кино — иди в театр». Тогда никто и не думал, что вопрос может быть поставлен когда-нибудь таким образом. <...>
Наступает моя следующая и самая крупная работа — «Обломок Империи». К этому времени я настолько вырос уже как актер, что почувствовал необходимость «оторвать какого-нибудь Гамлета». Этим «Гамлетом» мог стать унтер-офицер Филимонов, но к сожалению, он не стал им. <...>
В итоге получилась всем известная, большая и талантливая картина, которая оставила у меня, тем не менее, горький осадок неудовлетворенности, ибо я не вполне справился с ролью. <...>
Сознание творческой неудачи, вернее, сознание того, что я не сумел полностью оплатить вексель на «Гамлета», подействовало на меня угнетающе. Я почувствовал себя неудовлетворенным. Мне стало необычайно тесно в актерской только работе. Я заскучал по режиссуре и по педагогике. Я хотел работать на киноотделении техникума сценических искусств, но это не удалось. Я хотел получить постановку на фабрике, но мне ее не дали. Я взялся за комедийную с Иогансоном «Корабли в море» (или «Жизнь на полный ход»), но и это не принесло мне ни освежения, ни удовлетворения. <...>
Полтора года, с начала 1930 года и до середины 1931 года я проработал в ГИКе, совершенно отойдя от производства и погрузившись с головой в организацию актерского факультета. <...>
К осени 1931 года я вновь вернулся на производственную работу на своей фабрике. Я играл роль иностранного коммуниста Отто в картине И. З. Трауберга «Для вас найдется работа». <...>
После работы с И. З. Траубергом у меня был некоторый вынужденный простой, но уже летом 1932 году я начал работу с режиссером Э. В. Большинцовым в его картине «Комсомолия». <...>
В конце 1932 года я с невероятным увлечением приступил к работе с режиссером Вейсбремом над ролью Германа в киноопере «Пиковая дама» <...>
Мне предстояла необычайная актерская работа, самая сложная из всех, какие я когда-либо исполнял. Дело в том, что играть в фильме должны были кинематографические актеры, петь же — профессиональные певцы. <...>
Фильм по замыслу режиссера должен был стать подлинным кинематографическим произведением, и роль пения сводилась в нем только к музыке, к своеобразным музыкальным титрам. Мы, кинематографические актеры, отнюдь не должны были разевать рты во время звучания пения, — это достигалось благодаря целому ряду остроумных и талантливых режиссерских решений П. К. Вейсбрема. <...>
Работа обещала всем очень много. Меня она захватила целиком. Роль была отрепетирована в течение двух месяцев до мельчайших деталей, были найдены костюм и интересный грим. <...>
И вот за два дня до первой съемки картина была законсервирована. <...> Это была весна 1933 года. Очень долго я не мог оправиться от этого второго удара. <...>
Благодаря тому, что я был занят на работе в «Пиковой даме», я прозевал целый ряд возможностей. И с этого времени моя «актерская» судьба демонстративно повернулась ко мне спиной.
Но это не значит, что я сложил оружие и перестал бороться за возможность сказать свое слово. Правда, мне больше не предоставлялось для этого подходящих условий. Что поделаешь? <...> Меня утешала в то время моя педагогическая работа, и я отдавался ей с тем большим рвением, чем больше мне приходилось сидеть без настоящего дела в кино.

Никитин Ф. О себе // Лицо советского киноактера. М., 1935.