Появление в нашем коллективе Никитина я вспоминаю как отрадное событие.
У нас, старых кэмовцев, сохранилось еще со времени мастерской этакое индустриально-наплевательское отношение к своей профессии. «Я натренированный, если нужно, могу засмеяться, если нужно, заплакать. Вы просите умереть — пожалуйста, прыгнуть через голову — пожалуйста...»
И вдруг появляется человек, который относится с душевным трепетом и с большой сосредоточенностью к тому, что делает. Он пытается вжиться в предлагаемый образ, а не изображать его. Пожалуй, самое главное, что принес к нам Никитин, было бережное отношение к актерскому труду, уважение к своей профессии.
Он отнимал у режиссеров много времени, подолгу репетировал, пробуя игровые варианты, требовал тишины и особых, как нам казалось, условий работы. Вначале мы отнеслись к нему с подозрением — «новенький-то характер показывает» и сообща решили обломать его. А потом пригляделись и не нашли в нем ни позы, ни притворства.
Просто он не мог иначе, потому что воспитывался в других традициях, и мы стали понимать, что существуют иные способы работы актера над ролью. Не только нам, но и нашим режиссерам приходилось круто, они привыкли к послушному, мобильному актерскому материалу, а Никитин требовал к себе особого отношения.
В результате, как мне кажется, произошло взаимное обогащение обоих направлений. 

Гудкин Я. «Рядовой кэмовского отряда» // Из истории Ленфильма. Вып. 2. 1969.