В самом конце 1926 или в начале 1927 года Иогансон навестил меня. Он очень осторожно, издалека повел разговор о том, что напрасно, мол, я так настроен против эрмлеровской группы, что это моя мнительность, что там ко мне хорошо относятся и признают меня как талантливого актера. <...> 
Я был очень ошарашен. Мне казалось, что уж после наших ссор в «Катьке» никакая работа с Эрмлером и его коллективом невозможна.
—Это он сам тебе сказал?
—Да. Больше того, зная твой характер, он просил меня поговорить с тобой и прощупать почву.
Не скрою, мне было это приятно. <...> 
С первой же секунды Эрмлер создал такую атмосферу дружелюбия и приятельства, что я растаял, как брикетик мороженого на горячей плите. Мир был не только восстановлен, но даже перешел в свой синоним — дружбу.
Единственно, что меня смущало, это возраст моего героя, которому было не менее пятидесяти.
Я актер характерный и с первых же шагов на сцене переиграл стариков великое множество. Но на экране все видно, как через лупу. Как бы не получилось, что я приклеен к бороде, как старшеклассник Дед Мороз на елке малышей.
— Ты же сыграл старика картежника в игорном клубе в «Катьке», и, помимо того, что тебя никто не узнавал, ты был вообще вполне убедителен,— успокаивал меня Эрмлер.
Действительно. На съемках павильона «Игорный клуб» я упросил Эрмлера дать мне возможность сыграть хоть крошечный эпизод, чтобы попробовать себя в возрастном гриме. Но там были темные очки, за которыми я спрятал свои глаза. В те времена уже гремело имя Лона Чанея, удивительного мастера перевоплощения в кино, но на Западе, где всегда был (и остался до сих пор) актерский кинематограф, проблема перевоплощения была подогрета общим интересом к ней, даже со стороны режиссуры. У нас, наоборот, с самых первых дней советское кино, в лице своих передовых режиссеров и теоретиков, отвергало внешнее актерское перевоплощение начисто и выдвигало вместо него проблему типажа. Если и допускалось, в пределах внешней типажности, какое-то внутреннее перевоплощение, то оно было скорее необходимостью, вызванной пристрастием того или иного режиссера к тому или иному актеру, чаще к актрисе. Так или иначе, но на мое стремление найти в кино внешнее и внутреннее перевоплощение обычно смотрели, как на блажь.
Эрмлер видел, что мои сомнения во внешних, возрастных возможностях перевоплощения мешали мне поверить в своего героя, и необычайно чутко, талантливо помог мне справиться с ними. Все тот же великолепный Анджан сделал мне грим: вклеил под цвет волос длинный «контролерчик», приклеил изумительно сделанную бороду, которая к тому же была совершенно слита со щеками при помощи треса — совершенно ювелирная работа! Он подчеркнул мои собственные, едва намечавшиеся тогда морщинки. Как я жалел тогда, дурак, что их так мало и что у меня такое юное поросячье лицо. 

Никитин Ф. «Из воспоминаний киноактера» // Из истории Ленфильма. Вып. 2. 1969.