Есть русское искусство; есть русская наука. Есть ли русский кинематограф?

Всякое явление, переходящее из плоскости вне относительной самоценности в плоскость общественности неминуемо приобретает черты и характер окружающей его атмосферы.

Кинематограф, это экзотическое растение западной культуры, будучи перенесен на русскую почву и привившись на ней, не может не измениться под влиянием русского климата, русского неба.

Это биологический закон.

Ставши русским общественным явлением, кинематограф утрачивает для нас свою интернациональную безличность. Предъявляя к нему свои требования, мы воздействуем на направление его развития, мы заставляем его принять специфические формы.

Кто внимательно приглядывался к картинам нашего «производства» и западного, тот знает, что уже теперь между ними обнаруживается довольно заметная разница.

Я говорю не о технике.

Различие наблюдается в самом характере кинематографа, в подходе к нему, в отношении к кинематографическому творчеству художников, работающих в нем.

Конечная цель западного кинематографа дать нам декоративную, изящную, стильную картину, которая воздействовала бы соответствующим образом на наши зрительные ощущения.

Западный кинематограф не задумывается долго над внутренним содержанием картины.

Ему важен блеск фабулы, внешняя содержательность сюжета.

Он не хочет знать разницы между содержательностью сюжета, в смысле интриги, и содержательностью образов, в смысле их пафоса и идеи. Он стремится не к углубленности, а к занимательности. Словом, западный кинематограф сознательно устраняет со своего пути все высокие требования искусства. Своей задачей он считает дать публике исключительно зрительное наслаждение.

Быть может, он прав. Быть может, действительно нельзя навязывать кинематографу слишком сложных художественных исканий. Но этого вопроса мы касаться не будем. Это особая тема.

Обращаясь к русскому кинематографу, мы должны сказать, что русская кинематографическая лента в целом в своем большинстве мало чем отличается от западной. Та же тенденция к внешнему эффекту. Тот же бульварный романтизм.

Но, как всегда, весь интерес заключается не в большинстве, а в меньшинстве.

И вот, если мы приглядимся к этому меньшинству из бесконечного количества лент, выпускаемых на «русский рынок», мы увидим, что в них, как это ни казалось бы странным, проявился тот особый характер русских художественных исканий, тот особый пафос русской души, который придает русской литературе, русскому искусству вообще, их особую проникновенность, их особую красоту.

Из этих немногих картин, на которых лежит печать подлинной художественности, мы видим, что русский художник, подходя к кинематографу, художественное значение которого для него еще вовсе не решено, не может не отнестись к нему, как к подлинной и серьезной художественной проблеме.

Для него кинематограф не столько «игра» и ремесло, сколько новая возможность проявить себя; причем интересная и увлекательная возможность.

Конечно, у нас кинематограф имеет также много противников.

Но зато у нас есть и обратные факты. Пожалуй более яркие и характерные.

Достаточно назвать нисколько имен, чтобы понять, что наше отношение к кинематографу совсем иное:

Шаляпин, Мейерхольд, Варламов, Германова, артисты московской студии и т. д., и т. д.

Было бы кощунством сказать, что все эти славные имена пришли в кинематограф с корыстной целью.

Это могут утверждать только те, душе которых не известны иные побуждения.

Быть может, западный кинематограф прав — и русские актеры делают ошибку. Быть может, и впредь их мечта о новой форме художественного выявления своих сил будет разбиваться о косность кинематографа.

Но это не важно.

Русский кинематограф — несмотря на всю свою вакханалию легкой наживы, моральной разнузданности и беззастенчивости эксплоатации дурных вкусов толпы, которая творится вокруг него — в существе своем, в лице его художников, правда, часто связанных по рукам и ногам его фабричными тенденциями, неуклонно и настойчиво стремится к тому, что называется искусством.

На западе предельная цель — художественность.

У нас — искусство.

«Художественность» обнимает обширный круг понятий. Художественными могут быть портсигар, пепельница, дверная ручка, орнамент лестницы. В этой же плоскости художественна и западная лента. Художественность, как условие зрительного комфорта, как требование культурности. И только.

Когда же западный кинематограф пытается быть «серьезным» и затрагивает более глубокие темы, то они, роковым образом, всегда остаются в плоскости тем среднего французского романа.

Художественную ценность западного кинематографа можно подвести под один общий знаменатель.

Этого нельзя сделать относительно русского кинематографа.

Мы можем говорить не только о русском кинематографе вообще, но также об избранном русском кинематографе.

Русский кинематограф вообще — интернационален и безличен.

Избранный русский кинематограф — действительно русский и действительно художественный.

И это очень понятно. Только то может быть истинно художественным — не в смысле ремесленной художественности, а в смысле причастности к искусству — что несет на себе печать индивидуальности, личности. Не важно: печать личности отдельного человека или отдельного народа. Важно: печать исключительности интеллектуальной и душевной...

Этот избранный русский кинематограф — залог жизненности и права на будущее кинематографа, как нового вида искусства.

Значить, кинематограф не обречен только на ремесленность. Значит, в кинематографе можно творить.

И пусть западный кинематограф прав. Пусть он совершенствуется, давая исключительно зрительные ценности. — Нам дороги попытки нашего кинематографа. Пока еще они не дали многого. Пока еще мы только ищем.

Но если есть что искать, то мы найдем.

Машков Ф. Русский кинематограф // Проэктор. 1916. № 4. С. 3–4.