<...> После окончания Великой Отечественной машинист Игнат (Владимир Машков) попадает на глухой таежный полустанок под названием Край, где трудятся на вольном поселении «предатели Родины» — те, кто побывал в немецком плену и имел несчастье там выжить. На острове близ Края Игнат обнаруживает немецкую девушку Эльзу (Аньорка Штрехель), которая за год до войны — когда между СССР и Германией царили дружба и взаимовыручка — с отцом и женихом приехала сюда строить мосты и дороги. Отца и жениха, не сумевших справиться с неблагоприятными погодными условиями, на месте расстреляли за вредительство, а Эльзе удалось скрыться в дебрях. Где она и просидела всю войну, даже не подозревая о ней. Между одичавшей фрейлейн и контуженым фронтовиком вспыхивает сложное, но искреннее чувство; население поселка этим крайне недовольно. Любовь, однако же, побеждает. Потому что и Игнат хороший, и Эльза хорошая, да и все, в общем, хорошие. Даже майор-особист (в лютом исполнении Сергея Гармаша) — и тот напоследок человеком оказывается: тоже контуженый, к тому же у него дочка в войну погибла.
Чтобы из вот этого сделать фильм, Алексею Учителю приходится — пусть хоть бочком — забираться на территорию Алексея Германа. Густая, сочная, влажно-дымная, безупречная по стилю картинка в исполнении мэтра отечественной операторской школы Юрия Клименко не позволяет прорваться на экран ни квасной русофилии, ни (почти) дешевому сантименту. <...> Стылый дымный таежный воздух, гул дремучего инстинкта туманит героям душу, коверкает реальность круче любой контузии; и паровозы здесь меньше всего походят на положенные словарем «локомотивы с паросиловой установкой» — фантазийные монстры, огнедышащие страшилища, которые вылезли из-под земли, щедро унавоженной потом, слезами и яростью. Недаром же Золя лучший свой роман — с принципиальным для него названием «Человек-зверь» — написал о паровозах.
В этом мире Владимир Машков — не просто свой; он здесь — главный. На протяжении всех 90-х разные режиссеры пытались «добыть» из него вот это самое хтоническое дыхание, от победительного мачо из «Лимиты» до чухраевского вора и Пугачева в «Русском бунте», — а получалась все сплошь какая-то дворовая напыженность, и «русского-народного» в нем было не больше, чем в хрипло-надрывных завываниях хедлайнеров радио «Шансон» о старушке-маме и злодейке-судьбине. И когда уж казалось, что артист Машков закончился, так толком и не начавшись, — случилась «Ликвидация». Кто бы мог подумать, что путь к машинисту Игнату лежит через Давида Гоцмана? Ан пролег; и там, где в «Крае» проваливается сценарий и буксует режиссура, Машков на одном крупном плане играет больше, чем под силу написать Гоноровскому и поставить Учителю. Без наигрыша, без таращения глаз и перекатывания желваков — одним лишь неистовством своего присутствия. Которое и вправду оказывается сродни заснеженным таежным баракам, самогонной мути и медвежьим законам русской глуши.
«Край» — несомненно, лучший на сегодня фильм Алексея Учителя; каждый его следующий фильм вообще лучше предыдущего, что для режиссера возрастом под 60 — редкость. Но здесь повторяется та же история, что была и в «Космосе как предчувствии», и в «Пленном». Замах оказывается больше удара. Режиссера хватает на то, чтобы предельно внятно рассказать, что же именно должно было быть сделано, — но не на то, чтобы сделать это. Всякий раз Учитель отваживается на миф, умнó и талантливо, — но его собственная рассудительность не пускает. Между тем ужасом, который он понял, и спокойствием этого самого понимания неизбежно оказывается зазор. И вместо того, чтобы очертя голову кинуться во мрак, — который вот уже, вот, — автор останавливается за полшага до границы, внезапно меняет тон и начинает рассказывать что-то задумчиво-напевное. А затем и вовсе бросает пару слов «про вообще» и ставит титр «конец».
Так было в «Пленном», когда вдумчивый и тонкий рассказ вдруг, «под самый занавес», сменился оглушительно-безвкусным финальным пейзажем: очень красивым, очень эффектным, очень о многом говорящим — но ни о чем определенном; так, вообще, война — это ужасно, когда природа так чудесна, да еще и поет кто-то. В «Крае» таких режиссерских провалов больше, и они рассыпаны по всему фильму — но до поры лишь в мелочах: слишком туманно-поэтична героиня Юлии Пересильд (соперница немки в борьбе за сердце Игната), слишком сладка (да и, право, ненужна) единственная на весь фильм улыбка Машкова. Сценарных-то провалов уйма, и вопиющих: тут и полное отсутствие реакции Эльзы на известие о прошедшей войне (неужели это неважно для ее взаимоотношений с фашистскими узниками?), и совершенная неотработанность всей линии самих этих «бывших фашистских узников» (ни драматургически, ни психологически ситуация человека, попавшего из «иноземного» плена в «родной», не дана даже намеком). Но буйство фактуры, напористость режиссерской интонации и игра Машкова всё это до времени сглаживают.
Пока не начинается финал. В бездонную фальшь которого проваливаются все накопленные к тому моменту достоинства фильма. Потому что от зрителя требуется поверить, что дважды узники лагерей — со всем своим, прошу прощения, анамнезом — сначала единым порывом взбунтовались против лютующего особиста и погнались за ним на паровозе, а потом его же и пожалели (так, знаете, по-людски), когда тот, вторично контуженый Игнатом, поперся через тайгу на велосипедике-развалюхе к погибшей дочурке. Тут можно много о чем поговорить, но у меня всего три вопроса. Каким чудом особист был контужен во время войны (своими из заградотрядов, что ли)? Зачем последним кадром опять дан сверхдлинный медитативный пейзаж под протяжный аккомпанемент народной песни? И откуда в заснеженной тайге, да еще и за несколько километров от поселка, взялся велосипедик?
Один из лучших эпизодов фильма — когда Игнат, наладив кое-как разрушенный железнодорожный мост с острова, на всем ходу переезжает его на паровозе, — и временные сваи несколько секунд спустя рушатся в бурный речной поток. Проблема Алексея Учителя не в том даже, что свои сваи он наладил не в пример хуже своего героя. Но если б — при всех, скажем так, неровностях — финал располагался на твердой земле — глядишь, может, еще и пронесло бы. А Учитель остановил свой поезд ровнехонько над самым глубоким провалом. И не спеша вышел полюбоваться пейзажем.
Гусев А. «Край»: Мост перейти нельзя // Фонтанка. 27.09.2010