Самое трудное в человеческих отношениях — стать выше кумовства и дешевой благожелательности. А вместе с тем, благодаря этому кумовству, гибнет много прекрасных дел.

Глеб Успенский.

Кофейная Филиппова — вся торговая Москва.

Под звон стаканов, гул голосов и шарканье сотен ног здесь продают, покупают, устраивают дела и делишки, шельмуют и обжуливают.

За одним столиком шепчутся о ценах на сало и кожи, за другим группа биржевых щук охаживает наивного провинциала, за третьим раздается хриплый смех «жрицы свободной любви», а вон там в углу знакомые лица наших кинематографических деятелей — «секция» просмотрщиков.

Как будто зубоскалят, а в сущности собирают мед с цветов.

— Ну, что тебе дала «Елена»?

— Да как...

— Много?

— Да ничего, слава Богу...

— А на «Марье» прогадал?

— На «Марье», брат, далеко не уйдешь, нам бы «Сонек» да «Сашек» побольше. Ха-а-рошая ком-пани-я.

— А «Мару» возьмешь?

— «Мару»... Гм... Вы, Борис Борисович, «Мару» берете?

Борис Борисович — старый воробей кинематографа. Хитрая бестия, умный, изворотливый. Всем друг, со всеми на ты, горячо пожимает руки направо и налево, будто бесконечно рад каждому рылу, а вместе с тем на текущем счету у него перевалило за полмиллиона.

Катается как шарик, кругленый, улыбающийся, и из каждого мимоходом что-нибудь выжмет — то название для своего нового театра, то прокат дешевле гнилого яблока, и все это с искренней дружбой, благожелательностью, лаской милой кошечки.

Не то что, например, г. X. который теперь уже на просмотры не ходит.

К этому теперь на Сидоровой козе не подъедешь.

Фабрикант!

Мелькает пятками, карабкается на Олимп, и всей своей фигурой тщится изобразить бога.

Ездит в автомобиле даже из кабинета в переднюю, кофейня его шокирует, ибо преисполнен теперь царственного величия и на малых сих взирает сверху вниз.

Да простить ему добрый Бог его наивность...

А Борис Борисович это — шедевр.

— Не возьму я этой «Мары», — еще равнодушнее роняет его соседь по театру. — Ну ее к черту!

А сам внимательно прислушивается, что скажет мудрый сей.

А мудрый сей начинает издалека, «так сладко, чуть дыша»:

— Коль сапоги начнет тачать пирожник... Я говорю, что Гзовская сама писала сценарий для своей драмочки. Мужественная женщина. В сущности, как просто. Села себе в прелестном этаком будуарчике, погрызла перышко (необходимо для вдохновения) и настрочила приблизительно следующее:

Первое — едет в автомобильчике, второе — едет в кабриолетике, третье — едет верхом на лошадке, четвертое — едет в лодочке, пятое — едет еще на чем-то или на ком-то, шестое — едет на азропланчике.

К сожалению, аэроплана, даже подержанного, достать не удалось — еще не продают на Сухаревке.

Дальше. Опять погрызла ручку и перешла к другому глаголу:

Любит студента. Любит владельца конюшни. Любит жеребцов. Любит графа. Любит страстные поцелуи. Любит танец семи покрывал и танец совсем без покрывал. Любит обитателя ночлежки и, наконец, любить рубцы и ханжу.

Опять погрызла ручку и закончила:

Финал — смерть в ночлежке под ножом хитрованца. Падает навзничь на стол, конвульсии, страшные глаза. Все.

Изволила затем улыбаться и отослала этот замечательный сценарий с припиской:

«Господин П., остов сочинила замечательный, а эпизодическую связь придумайте сами».

Но г. П. поспешил вместо этого продать картину на районы, набил карманы монопольными ассигнациями, а эпизодическую часть поручил Провидению.

И в результате вышло — ах!

— Браво, браво, Борис Борисович!

— Молодец, брат!

— Действительно, ерунда!

А Борис Борисович язвительно улыбается сквозь опущенный веки.

— Значить, не берете! — настаивает его беспомощный сосед.

— Я? — изумляется Борис Борисович. — Пхе!..

Но будьте уверены, что «Мару» он поставит и разрекламирует ее во всю, и своего соседа конкурента подсидит, и самым его искренним другом останется.

Дипломат. Усиленно потеет над миллионом.

Компания гудит о том, о сем, и вдруг врывается новый хриплый голос:

— Я пришел!

Это — достопримечательность кинематографа.

— Иван Иванович, выборщик картин для огромной российской окраины, обладает искусством ловить большую и маленькую рыбку.

Вперебивку с кашлем расскажет какой-нибудь анекдот, такой же легкий, фривольный и пикантный, как стопудовая фигура рассказчика и тотчас же начнет выспрашивать, вынюхивать.

— Ну, как, Васька? Ну, что, Мишка? Продал «Соньку»?

— Да ничего. А ты, Ванька?

Достопримечательность все зовут Ванькой, хотя ему перевалило уже за пятьдесят и зарабатывает он не меньше министра.

Впрочем, последнее — явление хроническое.

Просмотрщики выторговывают, выклянчивают эти копейки с метра у фирм. Посмотришь — через год вырастает деятель кинематографии, умопомрачительная величина.

И говорит эта величина очень важно, и на улице едва узнает, и украшенную перстнями руку подает как-то боком.

Словом — персона.

Но довольно.

Вот вся эта компания обитателей филипповки попадает на Просмотр.

Филипповка это — сборный пункт.

Просмотр. Экзамен для ленты. Момент, когда суммируются творческие усилия целого ряда лиц. Священнодействие.

Загляните. Никакого священнодействия. Сущий базар.

Шумят, галдят, один рассказывает анекдот, другой радостно оповещает, как «Урану» колено подставил.

— А «Модерн»-то с Шаляпиным — фью-с... — восклицаете третий.

Вваливает новый персонаж и заявляет о самой свежей новости:

— Братцы, X. из X. обобрал наших толстосумов!

— Как? Что? Где?

— Выиграл в одну ночь шестьдесят тысяч!

— Так сказать, пришел, увидел и облапошил...

А в это время на экране разматывается клубок человеческих страстей искренних или неискренних — все равно. Тени наслаждаются жизнью, отрицают ее, веселятся, страдают.

Мелькнул хвост с фабричной маркой, и просмотрщики «пускают критику».

— Это похоже на «Катьку».

— Это совсем как «Облетели цветы».

— Ты, Петька, сколько поставил?

— А ты, Сашка?

— Я — три с минусом.

— Ерунда. Только и хорошо то место, где она ногу задирает.

И Петька глубокомысленно записывает три с минусом.

И так посмотрят, позубоскалят, и, если новоявленный фабрикант — кустарь, создавший «боевик—сенсацию» с помощью своих подруг по шантану, хочет выдвинуться, он тащит избранных из оравы в «Прагу» довершать просмотр.

Дорого, но целесообразно.

А когда избранные запишут по экземпляру, по два, будьте уверены, что остальные также набросятся на ленту.

И в результате — успех.

Но, кажется, на сегодня довольно.

Можете быть вы хотите знать, зачем я здесь позлословил?

Да так, между прочим.

Нужно же о чем-нибудь поболтать.

В сущности, я никого не осуждаю и не обличаю.

Во-первых, обличать вещь старая и не нужная, а, во-вторых, всем ведь жить нужно.

Все черненькие, все прыгают.

Веде. Сор // Проектор. 1915. № 5. С. 4-5.