Марина Неелова дебютировала в кино, сыграв принцессу в «Старой, старой сказке». У царских дочерей в фильмах обычно есть все, кроме индивидуальности, но начинающая актриса придала образу острую выразительность. Ее принцесса была капризницей. Казалось бы, какая невидаль! Но невиданным выглядела ее одержимость капризом, словно она находила особое удовольствие в том, чтобы прослыть самой вредной из сказочных красавиц, из тех миловидных прелестниц, чьи задатки обещают нам в будущем бабу-ягу.
Такая привязанность к причудам предвосхитила одну из важнейших черт будущих нееловских героинь: их решимость идти вслед за своей страстью напролом, головой прошибая стену.
Только проявляться это свойство станет не в принцессах — скорее, в золушках.
Дайте срок, и вы увидите, кому будет впору хрустальная туфелька, но до поры до времени героини Нееловой ничем не выделяются среди своих сверстниц. Их лица — лицо Валентины Костиной в сутолоке перед театром в «Слове для защиты», лицо Нины среди пришедших в гости школьников в фильме «Монолог» — лица в толпе. Но, мелькнув в людском водовороте, такое лицо оставляет чувство, что мы многого не доглядели.
Подтекстовая, «подводная» часть роли у Нееловой чрезвычайно весома, но и зримые контуры вовсе не смазаны — актриса наделена впечатляющей балетной пластичностью. Едва ли не в каждом ее жесте — нрав и судьба персонажа; и, быть может, это очевиднее всего в «Слове для защиты», где героиня кажется совсем неподвижной.
Мы встречаемся с Нееловой — Валентиной Костиной после ее неудачной попытки покончить жизнь самоубийством. Валентина увидела такую низость своего возлюбленного, что ей стало не то чтобы незачем, а просто нечем жить. Мы видим ее оцепенелую, застывшую, словно ставшую глухой и незрячей, — не лицо, а посмертная маска. Но порой невольная память о былом нарушает эту томительную безжизненность. Словно полет птицы, начинающийся со взмаха крыла, всплеск воспоминаний начинается с движения кисти? И кажется, прилив чувства, стремительная страсть сорвут ее с места, унесут за тюремные стены, за любую заградительную черту, за самую линию горизонта, распахнутую всемогуществом счастья?
В «Слове для защиты» все начинается с жеста, в спектакле «Вечно живые» на жесте все обрывается. Вероника прижимает к груди белку — подарок пропавшего на войне Бориса и исступленно гладит ее. Вся энергия отчаяния сконцентрировалась в этой ласке.
У каждой роли свой рисунок: небрежно свисающая со спинки стула рука, гордо вздернутый подбородок профессорской внучки Нины в «Монологе»; опущенные плечи, вызывающая замкнутость Валентины в «Слове для защиты». Но есть и нечто общее во всех ролях — актриса «держит в уме» больше, нежели выражает: за каждым жестом и словом тянутся мысли и переживания, из которых непрестанно ткется ткань душевной жизни. Жест и слово — лишь штрих, обретающий смысл в контексте этой ткани, отмеченной неповторимыми узорами.
Все героини Нееловой — родом из детства. Они не согласны на разъятие мечты и яви. Но самые молодые среди зрелых, они самые зрелые среди молодых в своей способности сразу полюбить не первой, а последней любовью. В них бьет ключом желание жить «всей дрожью жилок».
Но, постигая жизнь как самый удивительный дар, нееловские героини ощущают потребность принести в дар самих себя. Они обречены полюбить, и эта любовь не безрассудна и не слепа, только ведет она не к познанию, а к самопознанию.
В «Записках Лопатина» К. Симонова Неелова творит праздник самосожжения. Ее Ника ведет себя парадоксально: как будто и нет войны — есть только чистая, звенящая, безоглядная радость. Но безоглядность эта от боязни оглянуться назад. Впереди — война и позади война, и каждый миг между встречей и расставанием у войны отвоеван. Неелова играет Нику на преодолении боли и тревоги, преодолении горечи утрат — вчерашних и завтрашних. Все, чем она мучается, Ника преображает в насущную потребность нести радость. Ее лицо озарено счастьем, которым она награждает Лопатина. И простыня, в которую она кутается в нетопленой комнате, куда привела его накануне отправки на фронт, кажется на ее плечах королевской мантией. В голодную зиму 42-го года, когда ходили друг к другу в гости со своими пайками, Ника устроила Лопатину незабываемый праздник, ради которого себя дочиста разорила. И сделала она это с детской беспечностью, с бесшабашной готовностью отдать все до последней нитки и одновременно с гордым женским сознанием, что столь щедро дарящий сам одарен в полную меру.
Талант актрисы в том, что ей удается показать внутренний мир своих героинь, который глубже его зримых проявлений, — мир личности. Десять лет тому назад «физики» казались современнее «лириков». Сейчас «лирики» берут реванш. Марина Неелова — яркое явление «неолиризма» — возросшего самосознания личности, более решительного духовного самоопределения. Особенность современного «лиризма» в том, что он в ладу с «физиками», с объективностью науки. Но пафос исследования перерастает в пафос самообретения, рационалистическая последовательность — в жажду быть верным самому себе.
Нееловские героини не столько любви, сколько себе изменить не в силах. Обнаруживая в себе то, от чего ни при каких обстоятельствах нельзя отступиться, они обретают цельность, сплавляющую воедино непоколебимую волю и утонченную одухотворенность. Они находят свою неповторимую судьбу, становящуюся близкой многим зрителям, убежденным сыгранными актрисой ролями, что незаурядность — истинный удел каждого.
Силюнас Видмантас. Хрустальная туфелька актрисы. // Культура и жизнь, 1978, № 3