У меня под стеклом фотография.
Потемкинская лестница, пожилой, но еще моложавый и элегантный мужчина, красивый профиль, седая голова и печальный, задумчивый взгляд, словно уходящий в даль десятилетий: Одесса, сентябрь 1976 года, Роман Лазаревич Кармен.
Фотография у Потемкинской лестницы символична.
Ступени этой лестницы, ступени памяти, ступени, ведущие в страну его детства...
Роман Кармен родился в рабочем районе Одессы. В Одессе прошла его тревожная юность в годы революции и гражданской войны.
В Одессе он сделал свой первый фотографический снимок. Перенес сыпной тиф. Похоронил отца, замученного в деникинской контрразведке. В Одессе поступил в трудшколу. Тринадцатилетним мальчишкой работал в гараже Совморфлота, поддерживая осиротевшую семью пайком. Давно уехал Кармен из Одессы. Боевые маршруты его дорог опоясали весь мир. Но Одесса в сердце оставалась всегда.
И мой путь в дом на Котельнической набережной, где в последние годы жил Кармен, тоже прошел через Одессу. Даже не все одесситы знают, что Кармен родом из Одессы. Роман Лазаревич об этом не забывал. «От одессита Романа Кармена», — подчеркнул он, надписывая мне свою фотографию. Когда Роман Лазаревич вспоминал об Одессе, он думал об отце. Когда думал об отце, — вспоминал об Одессе: Лазарь Осипович Кармен, известный писатель и его отец, был певцом родного города и его трудового люда.
Когда мы говорим о литературной Одессе, то обычно называем имена Бабеля, Багрицкого, Олеши, Катаева, Славина. И это, конечно, верно. Но литературная Одесса начала нынешнего века — это и Бунин, и Куприн, и Семен Юшкевич, и Корней Чуковский, и Дорошевич, и многие другие. И Лазарь Кармен — это тоже литературная Одесса. Роман Лазаревич не раз рассказывал (он запомнил это со слов отца): еще в молодости Лазарь Осипович был в дружеских отношениях с молодым Корнеем Чуковским, хорошо знал Дорошевича, в ту пору тоже сотрудничавшего в одесских газетах, близко был знаком с Куприным и Буниным, бывал в семье Льва Славина, тогда еще гимназиста.
Изучая литературную Одессу тех лет, я встретился с Л. О. Карменом. Литературное наследие Кармена-отца свело и сблизило меня с Карменом-сыном. На протяжении ряда лет вместе с Романом Лазаревичем мне довелось работать над книгой рассказов Л. О. Кармена. Много лет его не переиздавали. Фактически он был забыт. Когда книга вышла в свет, Роман Лазаревич — это было незадолго до его смерти — не скрывал радости. Он дарил книгу друзьям, знакомым, и всякий раз этот процесс доставлял ему особое удовольствие. Роман Лазаревич лишился отца, будучи еще подростком, с тех пор прошло много лет, но он сохранил ясность воспоминаний детства, говорил об отце с удивительной нежностью и теплотой, как о живом человеке, присутствующем при нашем разговоре.
Константин Симонов справедливо заметил: рассказ о Кармене-отце помогает понять, где «корни» Кармена-сына.
Семеновский, Оскар. Отец и сын // Роман Кармен в воспоминаниях современников [Текст] / Сост. А.Л. Виноградова ; Союз кинематографистов СССР. ― М. : Искусство, 1983. ― С. 100―101.
Л. О. Кармен родился в трудовой семье. Он не сумел пробиться дальше начального училища и еще в юные годы стал литературным пролетарием. Он вышел из глубины народного горя и в этих глубинах постигал азбуку революции. С ранних лет он видел и показывал общество, расколотое на классы. Одесса — город резких социальных контрастов — давала писателю богатый жизненный материал. Именно «на дне Одессы» (не случайно действие горьковского «Челкаша» развертывается в одесском порту) Кармен увидел особенно поразившую его страшную изнанку жизни. Это был жуткий омут, где царили нищета, пьянство, болезни, где можно было получить нож в спину или напороться на кулак пьяного босяка.
Но Кармен шел к «дикарям», беседовал с ними за столиком в «обжорке», ночевал в «баржане», часами наблюдал, как, согнувшись под тяжестью многопудовых мешков, они высвобождают трюмы океанских судов. Любовь к человеку была душой таланта Кармена, любовь, заряженная революционной энергией активного, действенного гуманизма, и это, в частности, в изображении «дна», роднило писателя с Горьким, хотя уровень идейно-философского осмысления жизни и художественной изобразительности у обоих писателей был, разумеется, неравнозначен.
Пожалуй, впервые в нашей литературе Кармен описал тяжкий труд рабочих-каменоломщиков. Знаменитые одесские катакомбы, овеянные романтикой легенд... Рабочим, которые в их мрачных подземных лабиринтах добывали ракушечник, было не до романтики: красота архитектурных ансамблей наверху создавалась ценою бесчисленных человеческих жертв внизу. Таково было устройство жизни. Таков вывод из рассказов Кармена.
Особенно невыносимы были для Кармена страдания детей: голодных, беспризорных, лишенных детства. «Шарики», «Жертва котла», «В сахарном вагоне», «Дунька», «Цветок», «Пронька»... И в этих рассказах не обошлось без нагнетания натуралистических красок, которое, однако, не заглушает эмоционально-познавательное воздействие жизненных сцен, потрясающих жестокой правдой.
Семеновский, Оскар. Отец и сын // Роман Кармен в воспоминаниях современников [Текст] / Сост. А.Л. Виноградова ; Союз кинематографистов СССР. ― М. : Искусство, 1983. ― С. 102―103.
Когда броненосец «Потемкин» появился на одесском рейде, а в порту вспыхнули волнения и началась кровавая расправа властей с их участниками, [Лазарь] Кармен был в гуще событий и по горячим следам описал их в рассказе «Мурзик».
Восставший броненосец, тело Вакулинчука па причале, под красным полотнищем, призывы ораторов к равенству и братству, бушующие толпы народа, дробь пулеметно-винтовочных выстрелов, трупы убитых... Живое свидетельство очевидца потемкинских дней в Одессе. Кармен воспроизвел лишь их отдельные фрагменты, преломленные сквозь восприятие старого и обреченного босяка Крысы — героя рассказа, не способного понять, что на руинах старого мира расцветет новая жизнь. А Кармен верил в эту жизнь.
Семеновский, Оскар. Отец и сын // Роман Кармен в воспоминаниях современников [Текст] / Сост. А.Л. Виноградова ; Союз кинематографистов СССР. ― М. : Искусство, 1983. ― С. 103―104.
Его хоронила вся Одесса. Тысячи людей шли за гробом: труженики порта, рабочие, моряки, красноармейцы.
А было Л. О. Кармену всего лишь сорок четыре года. И были у него серо-голубые глаза мечтателя и романтика.
...Вот они смотрят на нас, эти глаза, с большого настенного портрета, излучая сияние, и светлый взгляд их словно устремлен к нам. А мы с Романом Лазаревичем сидим за письменным столом и читаем его рассказы, обсуждаем и отбираем материал для будущей книги. Я знаю, как Роман Лазаревич ждал ее выхода в свет, сколько души и энергии вложил в ее создание. В феврале 1978 года он мне написал: «Эта книга мне дороже всех моих фильмов». В письме от 10 июля 1975 года Роман Лазаревич пишет, что издание книги — это для него святое дело. И все же, принимаясь за подготовку книги, он руководствовался не только сыновними чувствами.
На литературном небосклоне Л. О. Кармен не был звездой первой величины. В своих произведениях, особенно раннего периода, он был натуралистичен, часто в своей манере не выходил за пределы газетного репортажа. Мы это прекрасно сознавали. Но вместе с тем исходили из того, что Л. О. Кармен был одним из первых, что его творчество находилось в русле революционной пролетарской литературы, что современному читателю небесполезно познакомиться с ним. Отзывы прессы («Советская культура», «Литературная газета», «Новый мир», «Юность» и др.) подтвердили позднее обоснованность нашей точки зрения.
У Романа Лазаревича было множество иных дел, но он не перекладывал, как это порою бывает, черновую работу на другие плечи. Вместо со мною и порознь вычитывал тексты, поддерживал контакт с редактором, сам отвозил рукописи машинистке. В июле 1975 года я отправил ему первый машинописный вариант сборника. Вскоре пришел ответ: «Я уже начал читать и, несмотря на фестиваль... (в Москве. — О. С.) ежедневно буду уделять время для чтения. Первое впечатление от рассказов раннего периода — нужна правка. Смелая и решительная правка, устранение длиннот, некоторые места насыщены наивностью автора, хотя дышат искренностью, растущим гневом, протестом. Все эти вещи силы необычайной („Дикари“, „Дети-глухари“). И все же нужна подчистка. Но такая, чтобы сохранить подкупающий колорит молодого Кармена, юного, гневного, взывающего к человеческой, социальной совести. Пока я не правлю, — читаю. Приедете, обменяемся мнениями, поработаем, перепечатаем» (10 июля 1975). Работа над книгой отца порою настраивала Кармена на грустный, элегический лад, и тогда он совершал путешествие в свою одесскую юность. Вспоминал, как жили в Люстдорфе, нынешней Черноморце, как стояли с отцом на высоком обрыве и тревожно смотрели в синюю даль, где мрачно дымили военные суда интервентов. Белые были уже в городе. Отец оказался без заработка. И тогда стал продавать на улице «Одесские новости». Маленький Роман ему помогал. Отец появлялся на Ришельевской, на Дерибасовской — с достоинством, с гордо поднятой головой, в гладко отутюженном костюме. Вокруг собиралась толпа: известный писатель в роли уличного продавца... Сенсация? Скорее, демонстрация: люди понимали, что писатель Кармен не желал печататься в антисоветских газетах. А денег не было, и наступила осень, и обострилась болезнь... Когда отец слег, нависла угроза ареста. Месяц скрывался у друзей. Не выдержал, поздним вечером явился домой. Ночью его забрала контрразведка...
...Вспоминая об этом, Роман Лазаревич часто говорил, что надо навестить родной город. Дела срывали это намерение, и все же золотой осенью 1976 года он сидел на Приморском бульваре, у бронзового Дюка, и, по его словам, вдыхал аромат Одессы своего детства. Затем, написал он позднее, «я прошел в близлежащий Воронцовский переулок, поднялся по лестнице и, не нажав звонка, постоял около двери той самой квартиры, в которую однажды ночью колотили винтовочными прикладами белогвардейцы. Двое ребятишек — мальчик и девочка, — распахнув дверь, выбежали из квартиры. С удивлением взглянув на стоявшего около их дверей человека с седой головой, они с веселым визгом помчались вниз по лестнице».
Я виделся после этого с Романом Лазаревичем в Москве: он был взволнован встречей с Одессой, рассказывал о беседах с партийными работниками, с писателями, в те дни и сфотографировался у Потемкинской лестницы, побывал на могиле отца. Он не знал, что это было прощание с родным городом, последнее свидание с отцом...
Семеновский, Оскар. Отец и сын // Роман Кармен в воспоминаниях современников [Текст] / Сост. А.Л. Виноградова ; Союз кинематографистов СССР. ― М. : Искусство, 1983. ― С. 105―107.
Отец вступил в литературу в начале века. Он вышел из семьи беднейшего ремесленника, был самоучкой. Очень скоро он приобрел известность в широких читательских кругах своими рассказами, очерками и повестями о людях «дна», о рабочих каменоломен, «дикарях» одесского порта. Героями многих его рассказов были рабочие-революционеры, их непримиримая борьба с самодержавием. Вспоминая трудное детство, я прежде всего вспоминаю своего отца, его тонкий юмор, доброту его сердца.
Вскоре после моего рождения семья наша переехала в Петербург. Отец, уже признанный писатель, был приглашен сотрудничать в «толстых» журналах. Жили мы в Куоккала под Петроградом, где образовалась дружная литературная колония. Это был период расцвета творчества отца, его дружбы с Куприным, встреч с М. Горьким. Его книги «На дне Одессы», «Дикари» и другие пользовались большой популярностью.
После Октябрьской революции отца потянуло в родную Одессу, где он с головой ушел в пропагандистскую работу в большевистской печати, в Политуправлении Красной Армии. А когда Одессу захватили белогвардейские войска, однажды ночью застучали приклады в дверь нашей квартиры... Красная Армия, освободившая Одессу, выпустила из белогвардейской тюрьмы умирающего, замученного отца, и вскоре толпы людей проводили его в последний путь.
Как жалею, что не сберег подаренный мне отцом дешевый фотографический аппарат — коробочка «кодак», сыгравший, как сейчас вижу, решающую роль в моей жизни. Сохранился только пожелтевший крохотный снимок — я сфотографировал отца незадолго до его смерти. Первый мой фотографический снимок!
Кармен, Роман. Но пасаран! — М. : Советская Россия, 1972. — С. 261–262