<...>
Фильм — мозаика культурных реплик, и при такой организации текста со сцены, вероятно, должно уйти главное действующее лицо классического театра (во всяком случае, современного Пушкину) — актер. И так или иначе это происходит — при том что никто не может сказать, что в картине нет выдающихся актерских работ.
В роли Бориса — Максим Суханов, единомышленник и соратник Мирзоева, собственно, и прославившийся участием в его спектаклях. При всех претензиях к его эксцентричности, наличию оригинальных, но все же — штампов, он из тех актеров, которых просчитать невозможно, — за его ролью лежит бездна индивидуальности, или он ее очень хорошо имитирует. Для роли русского царя он отказался от фальцета, утрированных движений и усиленной жестикуляции. Даже, кажется, выразительно поднял бровь он лишь однажды. Аккуратен внешний рисунок роли: его Годунов удивительно напоминает приятных современных господ, которые находятся у власти в разных цивилизованных странах. Уверенный и уставший взгляд, спокойное лицо, приятный голос, приятный покой в движениях — замечательный театр власти. И даже театр власти восточного деспота, в политический арсенал которого входят вкус к подковерной игре и понятие «фатум». Об иссушающих внутренних муках, которые приводят к угасанию в нем жизни, все же можно лишь догадываться — краски актера, кажется, слишком резки, излишне условны. С тем, что в этом смысле делал Николай Волков в спектакле Эфроса (лицо героя, казалось, истончалось само собой, и взгляд гас от усталости), роль, быть может, и не сравнить. Однако очевидно другое — художественное видение режиссера требует подстройки актерского дара, рождения другого языка — и, если иметь это в виду, совокупная работа Суханова представляется многослойной и связанной с интенсивными поисками нового.
Большинство актеров ведут свою, несколько отдельную мелодию; воспользовавшись той психологической полнотой, о которой позаботился Пушкин, они действуют в рамках традиционной психологической школы игры. Страстный Лжедмитрий Андрея Мерзликина, осторожный Шуйский Леонида Громова, красавица карьеристка Мнишек (Агния Дитковските) — все хороши. Однако, возвращаясь к вопросу о том, какое место занимает актер в художественном методе Мирзоева, быть может, стоит вспомнить говорящий эпизод встречи Шуйского и Пушкина (Рамиль Сабитов); он запоминается вовсе не тонкостью актерской игры. Сцена затейливо снята во дворе, на фоне окон первого этажа. Помещение освещено желтым светом, и там привычно пере-одеваются женщины, и мы наблюдаем женские крупные тела в простом белье. Странным образом подсмотрена жизнь, что сообщает сцене собственное лицо и опять-таки отдаленные ассоциации и с модерном, и с советским авангардом, и с советским бытом. Ну да, это своего рода подноготная русской жизни, вечный задний двор и грязное белье — тоже считывается, мы свидетели доноса. Но в любом случае не актеры несут главную нагрузку. Исполнители в мирзоевских фильмах — лишь краска, одна из других, которые режиссер кладет на полотно. Актеры с большей или меньшей степенью попадания (живые все-таки люди) вписаны в культурный слой. И более всего интересны резонансом с этим слоем: царевич Федор (Захар Хунгуреев) запоминается просто своей ребяческой открытостью и экзотическим лицом, вмиг напоминая о татарской Руси. Ольга Яковлева в небольшой роли — своими ассоциациями с Эфросом. А лучше всех — конечно, непрофессиональный актер, Родион Иванов в роли Дмитрия. Мирзоев свободно использует его фактуру, создавая образы буквально из разреза глаз, посадки головы и внимательного детского взгляда.
<...>
Кузьмина Л. Модерн нашей жизни. «Борис Годунов», режиссер Владимир Мирзоев // Искусство кино. №4. 2012