(...)
Дальнейшие встречи с В.Г. у меня были вполне дружелюбными, и это были короткие фехтования. Если удавалось высечь искру, это было утешительно и радовало присутствовавших. Сутеев знал о моем, несмотря ни на что, к нему отношении, ценил его и, видимо, во мне не разочаровался. Скорее, понял, что делать картины ему не по силам. «Укатали Сивку крутые горки...»
Он стал писать сценарии и детские сказочки. В лаконичной форме он удивительно четко умел нащупать важную для ребенка мысль и подать ее неназойливо, без дидактики (правда, не всегда). Вот образец: «Мне жарко, — сказал Утенок. И мне, — сказал Цыпленок. Я пойду купаться! -— сказал Утенок. Ия!— сказал Цыпленок». Затем рисунок без подписи, где Утенок спасает Цыпленка. «Я пойду еще искупаюсь!— сказал Утенок. А я — нет!— сказал Цыпленок».
Сутеев как художник очень своеобычен своей кажущейся безыскусностью. Он рисует без вариантов, недодумывая свои рисунки, а как бы экспромтом. Рисунки его можно было бы назвать и заштампованными. У него есть выработанные приемы обработки кистью и пером контура, карандашно-акварельная трактовка кусочка фона с необходимыми деталями. В этнографию и достоверность — бытовую и национальную — он не вдается. Рисует по обобщенному представлению. Поэтому он доходчив для всех — эрудированных и нет. Анатомия и конструкция тоже обобщенная и схематичная. Поэтому не приходит в голову вопрос: хорошо или плохо, грамотно или неграмотно нарисовано. Не с чем сравнить. От натуры он далек. Субъективность подхода к рисунку и типажу почти всегда отсутствует, как и условная изысканность цветового решения. Небо у него такое, какое бывает в натуре — чуть кобальтовое, размытое к границам рисунка, травка — зеленая, «польверонез» с нарисованным контуром (карандаш «негро» и сухая кисть, смягчающая сухость и обобщающая). Тропинка — охристая. Объем не закрашивается до конца. Наверху оставляется незакрашенность, заменяющая рефлекс. Но на каждом рисунке присутствует элемент случайности или нелогичности обработки. Это делает рисунок теплым, живым. Объем подчеркивается полусухой кистью, по-радловски, рядом штрихов, идущих вдоль объемов.
Сутеев хорошо знает, как рисовать животных. Почти всегда не пересаливает в динамике.
Человеческие персонажи, кроме детей и Айболита, в рисунках не присутствуют. Просто не берется за подобные сюжеты. А дети — весьма приблизительные и схематичные. Глазки с ресницами, позы статические, одежды — обычные, без придумки.
Совсем не рисует технику (трамваи, автомобили и т.д.).
Но своей понятностью, безыскусностью, неусложненностью ценен для юных читателей. Поэтому стал популярен и ценим в «Детгизе» и «Веселых картинках». Его всюду любили. Он умел себя подать, не говоря лишнего, даже если был не согласен с критикой, которой почти не было (критиковать-то надо ошибки, а их не сформулировать).
Сценарии его в чем-то однообразны. Но однажды пробив себе дорогу на экран и имея в лице близких по духу режиссеров защитников и желателей воплотить его создания на экране, стал постоянным и надежным автором «Союзмультфильма».
В сценариях его — те же особенности, что и в рисунках. Они отвлечены от конкретной актуальности. И талант его — в доброте и детской вере в создаваемые конфликтики и приключения.
С годами стал добрее и сентиментальнее, как и все мы. Но сохранил про запас некоторую ядовитость. Часто рассказывает что-нибудь, забывая, что уже рассказывал.
Его тубы чуть ехидно складываются в шевелящуюся улыбку (похожую на улыбку Э. Радзинского). Какая-то скрытая саркастичность «себе на уме» не исчезает во время разговора с ним.
А вообще, я встречал его с удовольствием и всегда хотел подойти к нему и дотронуться...
Была в нем притягательность!..
И не я один это чувствовал..
8 марта 1993 г. он ушел из жизни, даже не сказав «до свидания», о котором я мечтал последний год при разговорах по телефону.
Мигунов Евгений. Из воспоминаний. // Кинограф. – 2001. - №10. – с. 138-158 (восп. О режиссере)