Мое первое знакомство с Николаем Шенгелая произошло в Москве, когда он привез картину, которая на нас произвела оглушительное впечатление. Мы тогда посмотрели два фильма, украинский и грузинский. Это были «Звенигора» Довженко и «Элисо» Шенгелая. Обе эти картины — значительные вехи в истории не только советского многонационального киноискусства, но и мирового кино.
«Элисо» поразила нас в первую очередь не чисто, я бы сказал, ремесленными или профессиональными качествами, а тем, что это было больше, чем просто кинокартина. Это было достижение народного таланта, выражение мышления художника, принадлежащего высокой национальной культуре.
Картина стала для нас открытием нового, замечательного художника, а когда я увидел его самого, то был потрясен его человеческой красотой. Он был талантлив во всем, не только в режиссуре. Сразу было видно, что рамки кинематографа для него узки, потому что это Поэт. Я только потом узнал, что он писал стихи, был местным лефовцем.
А несколько раньше (тогда еще мы не связывали эти имена) мы увидели на экранах Наташу Вачнадзе. Надо сказать, что красота этой женщины, которую так слабо, между прочим, передавал экран, уже и тогда произвела, конечно, не только на меня и на моих друзей, но и на широчайшие слои советских зрителей огромное впечатление. Если устарелый, как говорят сейчас, термин «звезда» кому-либо подходил, то прежде всего Наташе.
Ната Вачнадзе была действительно звездой экрана. Зрители ходили «на Вачнадзе», ибо на нее было необычайно интересно смотреть, наслаждаться певучестью ее линий, лучезарностью ее глаз, ее бесконечным обаянием.
Вот любопытный феномен: нельзя сказать, была ли это хорошая или плохая актриса или была ли она вообще киноактрисой, ведь эти определения совершенно, с моей точки зрения, к ней не подходили.
В истории мирового кино есть такие примеры. Предположим, Грета Гарбо — мы до сих пор не знаем, была ли она великой актрисой, но она осталась в истории кинематографа и даже больше — в истории культуры как неповторимое явление, потому что была совершенно своеобразной личностью, редчайшей индивидуальностью. Экран, оказывается, страшно чувствителен не только к внешним чертам человека, но ко всему объему, если можно так выразиться, ко всей стереоскопии его личности.
То, что жизненные пути Наташи и Коли скрестились — в этом была глубочайшая закономерность. Именно эти два Поэта, два человека высокой культуры, искусства, страсти, темперамента, должны были пройти свой жизненный путь вместе.
С Колей я познакомился, когда он привез «Элисо». И, наконец, наступил для меня знаменательный день, когда осенью 1930 года я приехал в Баку снимать натуру для своего первого звукового фильма «Златые горы», и это, по счастью, совпало с тем, как Коля там же, в Баку, ставил картину «Двадцать шесть комиссаров». Поэтический гений Шенгелая сказался в ней настолько своеобразно, что у меня перед глазами и сейчас стоят ее кадры, лица героев, трагические эпизоды в песках, которые он снял с такой выразительностью, какую я больше вообще никогда не встречал в мировом кино.
Коля был необычайно занят, но, несмотря на это, согласился сняться у меня как актер.
Мне необходим был эпизодический персонаж, вводящий, по сути, в конфликт фильма: представитель бакинских рабочих, призывающий своих товарищей к стачке, к борьбе, и я попросил Колю сняться в этой роли. Он поразительно сделал нужную мне сцену. Те, кто видели «Златые горы», конечно, запомнили сумрачный, сосредоточенный взгляд огромных черных, как маслины, глаз, когда он смотрел на чиновника, сидящего за письменным столом, и затем всплеск эмоций и его длинные, худощавые, мускулистые руки, вскинутые над головой, призывающие к восстанию. И недаром в книжке Д. Молдавского «С Маяковским в театре и кино» в главе «Герой — рабочий класс» художник поместил на шмуцтитуле именно Николая Шенгелая в роли бакинского рабочего как обобщенный образ восставшего пролетария.
Как печальна иногда человеческая судьба! Все что угодно можно было себе представить, но такой ранний уход из жизни сначала Коли, а потом Наташи... Это потрясло всех нас как глубочайшая трагедия.
Но для нас — их друзей — Коля и Наташа живы. И на мою долю выпало, что один из их сыновей, Эльдар, стал моим ближайшим учеником. Я слежу за каждым его фильмом с чувством ответственности перед именами Наташи и Коли. Мне доставляет огромную радость, когда картины Эльдара и его брата Георгия имеют заслуженный успех. В них я вижу продолжение жизни, вечно живой жизни искусства, замечательными представителями которого были мои любимые Наташа и Николай.
Юткевич С. Сегодняшнее искусство // Искусство кино. 1984. № 1. С. 128-130.