Но больше всех неправы были те, кто утверждал, что Мейерхольд давил творческую индивидуальность актеров, превращал их в послушных кукол.
— Мейерхольд отрицает актера! — говорили некоторые.
Один театральный критик даже уверял будто слышал от самого Мейерхольда, что ему же не нужны артисты, а нужны просто разные по своим данным мужчины и женщины, и что будто бы с ними он сможет поставить любой спектакль, сможет «натаскать» этих людей в любой роли, как натаскивает дрессировщик охотничьих собак.
Сомневаюсь, чтобы Мейерхольд мог говорить подобное. Мейерхольд очень любил актеров. А они были благодарны ему за то, что он умел заразить их поисками нового, за тот вкус, который он прививал им, за то, что он умел ценить индивидуальность каждого из них. С. А. Мартинсон был нужен Мейерхольду именно благодаря его индивидуальным качествам, и он не собирался переделывать его, подминать под себя. «...»
«...» Театр работал напряженно, без выходных дней. Всеволод Эмильевич стремился во что бы то ни стало выпустить спектакль к юбилейной дате — к 7 ноября 1937 года. Большинство сцен было намечено Мейерхольдом в Ленинграде. Теперь он компоновал спектакль, прогоняя акт за актом, выверял звучание каждой картины.
Одни эпизоды Всеволод Эмильевич сокращал, другие переделывал, в некоторых картинах заменял исполнителей. В эпизод, навеянный рассказом Мопассана «Мадемуазель Фифи», Всеволод Эмильевич ввел вернувшегося в театр С. А. Мартинсона, назначив его на роль немецкого офицера. Роль проститутки — еврейки Сарры, убивавшей лейтенанта, он поручил Е. П. Багорской.
«...» Нужно запомнить, что пьеса «Одна жизнь» репетировалась в годы, когда фашистская Германия готовилась ко второй мировой войне, и, как всегда, Всеволод Эмильевич остро чувствовал и отражал в своих работах события сегодняшнего и завтрашнего дня. Мартинсон с полуслова понимал Мейерхольда и быстро овладел ролью. Не удавалось ему только одно место — когда немецкий офицер оскорблял проститутку, в исполнении Мартинсона недоставало злости, издевательства над ни в чем не повинной женщиной. Мейерхольд сидел, склонившись над режиссерским столиком, весь устремившись вперед. Вдруг он быстро поднялся. Крикнув на ходу: «Стоп!» — взбежал по трапу на сцену. С ходу, одним движением, поймал подвязку на ноге Багорской, отчего юбка на актрисе сбилась набок, и потащил за собой исполнительницу по сцене, заставляя ее прыгать на одной ноге. Мейерхольд артистически показал издевательское отношение немецкого офицера к женщине. Затем он просмотрел сцену, не прерывая исполнителей. Когда дело дошло до убийства немецкого офицера, он снова поднялся на подмостки. Сначала он показал артистке Багорской, как она, стоя спиной к столу, уставленному пустыми бутылками, бокалами и фруктами, незаметным движением должна была взять со стола нож. Затем Всеволод Эмильевич продемонстрировал, как оскорбленная женщина всаживает этот нож в грудь немецкого офицера. Далее Мейерхольд встал на место Мартинсона и попросил Багорскую ударить его ножом в грудь, не боясь поранить, хотя нож для фруктов, который держала в руках актриса, был довольно большим и острым. Мейерхольд снял пиджак и остался в одной рубашке. В следующий момент, когда Багорская, взмахнув рукой, ринулась на Всеволода Эмильевича, мы увидели, что он падает, стараясь судорожным движением выдернуть нож, торчащий в его груди. Сцена смерти была сыграна Мейерхольдом так правдоподобно, что все замерли. Между тем Всеволод Эмильевич, поднимаясь с пола, объяснял технику своей игры:
— Раньше в театрах применялись кинжалы с пружиной, скрытой в рукоятке, — говорил Мейерхольд. — Если понадобится, мы сделаем такой нож. Но попробуйте заменить бутафорскую технику мастерством.
В момент, когда Багорская хотела вонзить мне в грудь нож, я поймал его под мышку и зажал. И Всеволод Эмильевич замедленными движениями показал, как он завладел ножом, направленным в его грудь.
Снежницкий Л. Последний год // Встречи с Мейерхольдом: Сборник воспоминаний / Ред. кол. М. А. Валентейн, П. А. Марков, Б. И. Ростоцкий, А. В. Февральский, Н. Н. Чушкин. Ред.—сост. Л. Д. Вендровская. М.: ВТО, 1967. С. 522–523.