Памяти беспокойного новатора в театральном искусстве В. Э. Мейерхольда, посвящаю свои скромные воспоминания о постановке им фильма по роману Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» и исполнении роли лорда Генри в 1915 году.
Автор
<...> Когда нас Тиман познакомил, Всеволоду Эмильевичу было лет 40–42. Среднего роста, изящная худощавая фигура с небольшой сутулостью в плечах. Манера держать голову при разговоре с собеседником несколько наклоненной вперед была чрезвычайно характерна для него, как бы дополняя стремительность мысли в его глазах под упрямо сдвинутыми бровями на высоком лбу. Волнистые волосы шатена и смуглый цвет лица гармонично дополняли внешний облик Мейерхольда. <...>
Тиман предложил перейти в кабинет, куда были поданы кофе и ликеры. Постепенно разговор перешел на последнюю постановку Всеволода Эмильевича, в конце которого Елизавета Владимировна Тиман спросила Мейерхольда, что он думает в дальнейшем ставить. Всеволод Эмильевич ответил, что занят подготовкой спектакля в Александрийском театре, работой в студии и над возможной постановкой фильма. — Я много думал над тем, — обращаясь к Тиману, проговорил Всеволод Эмильевич, — что поставить.
Возможно, инсценировать для фильма одну из пьес Д’ Аннунцио или использовать для постановки один из романов. Но какого автора и какой роман? <...>
Итак, в тот день было решено ставить фильм по роману Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», а я должен был фильм снимать. Постановка декораций была поручена художнику В. Е. Егорову, который до этого в кинематографии не работал. Работу над сценарием брал на себя Мейерхольд с привлечением литературного работника Пшибышевского, некого Ахрамовича <...>.
Дней через десять позвонила Елизавета Владимировна и попросила меня приехать к ней: «Я получила от Всеволода Эмильевича сценарий для Павла Густавовича с припиской Мейерхольда: сценарий никому не показывать. Я не читала и ждала вас», — передавая мне тщательно заклеенный пакет, проговорила Елизавета Владимировна. Сценарий состоял всего из пяти-шести листов, напечатанных на машинке, и озаглавлен «Основные акты к фильму „Портрет Дориана Грея“».
<...> Я первый раз за время своей работы оператором видел художника, который давал предварительные эскизы декораций фильма. <...>
Елизавета Владимировна спросила Мейерхольда относительно будущих исполнителей в фильме. — Пока я остановился на двух главных персонажах романа, — ответил Мейерхольд, — это художник Холлуорд и лорд Генри. Роль художника Холлуорда я предполагаю поручить одному из своих учеников, Энритону, он не только хороший актер, но, что главное, обладает характерным лицом и даже некрасивым, — добавил Мейерхольд и продолжал: —Я хочу все внимание зрителя сосредоточить на фигуре Дориана Грея, но до сих пор не остановился ни на одном актере на эту роль. Дориан Грей молод, — продолжал Мейерхольд, — он еще юноша, по определению Оскара Уайльда, прекрасен своей красотой, он обаятелен, он чист как дитя, которого еще не коснулись грязь и пошлость.
Дориан богат, высший свет, в котором он вращается, восхищен его красотой, он везде желанный гость. Таким должен быть актер на роль Дориана Грея, — закончил Всеволод Эмильевич. — Всеволод Эмильевич! Не знаю, как вы к этому отнесетесь: что если роль Дориана Грея поручить актрисе? — предложила Елизавета Владимировна. — Актрисе? — задумчиво проговорил Мейерхольд. <...>
— В фильме «Вавочка» у нас играла молодая актриса Янова, — продолжала Елизавета Владимировна, — Янова красива, молода и обаятельна, я вам говорю это как женщина, кроме этого, по-моему, она хорошая актриса. — А где я могу ее посмотреть? — как видно заинтересованный предложением Елизаветы Владимировны спросил Мейерхольд. <...> Вечером мне позвонила Елизавета Владимировна и сообщила, что Всеволоду Эмильевичу понравилась Янова, Доронин и Белова: «Он просил меня, чтобы я передала вам, что ждет встречи с этими актерами, — и добавила — сегодня буду подробно писать об этом Павлу Густавовичу».
С этого дня началась подготовка к съемке фильма «Портрет Дориана Грея». Первую съемку Всеволод Эмильевич решил начать с «Пролога». На репетиции первого дня «Пролога», внимательно наблюдая за ходом репетиции Всеволода Эмильевича с актером, я видел совершенно иной метод работы с актером — от других режиссеров, с которыми до этого снимал. Сцена «Пролога» по содержанию была почти статуарна, фигуры и лица Дориана Грея и лорда Генри на белом фоне с летящими птицами были силуэтами. Всеволод Эмильевич, репетируя сцену, требовал от Яновой максимальную четкость и пластику в каждом движении тела, доводя его до графической выразительности. — Каждое движение, каждое положение и жест должны быть обоснованы состоянием, не мельчите их, — говорил Яновой Всеволод Эмильевич.
<...> ...я был буквально поражен той изумительной тщательностью, глубоким проникновением в сюжет и фабулу сцены в мастерской художника в режиссерской разработке Мейерхольда, которую я с большим интересом читал. Чем дальше я вчитывался в режиссерскую разработку Всеволода Эмильевича, [тем больше] мне казалось, что это нечто похожее на музыкальную партитуру, из которой невозможно удалить или внести иную музыкальную фразу, не нарушив общую гармонию произведения. <...>
Между тем, несмотря на тщательность и глубину разработки сцены, в ней не было кинематографического действия, которое в то время уже имело свои некоторые особенности, отличительные от сценического построения сцены в театральном спектакле. Не было средних и крупных планов, сцена шла в одном непрерывном действии. Моя моральная обязанность заключалась в том, чтобы высказать Всеволоду Эмильевичу, какое впечатление я вынес от его разработки сцены, в то же время о многом предупредить его. И я не мог предугадать, как на это он будет реагировать. <...>
Конечно, для Всеволода Эмильевича мой разговор на эту тему был полной неожиданностью, как и многое другое, чем отличалась постановка фильма от театрального действия. Да и я в начале съемки фильма для него не являлся авторитетом. Перехожу непосредственно к репетиции и съемке первой большой сцены в фильме: мастерская Холлуорда. <...>
Мейерхольд не изменил свою внешность, за исключением прически на прямой пробор, монокля на широкой ленте и неизменной хризантемы в петлице визитки. Внеся некоторые детали, оставаясь Мейерхольдом, Всеволод Эмильевич настолько глубоко вошел в сложный образ, что даже для меня исчез Мейерхольд, это был английский аристократ лорд Генри Уоттон, когда скучающе-томный, пуская кольцами дым от пахитоски, сидя на оттоманке, он наблюдает за работой художника над портретом Дориана Грея. — Это ваше лучшее произведение, Базиль, лучшая изо всех вами написанных картин, — с тем [же] скучающим видом проговорил лорд Генри.
Незаметно меняется выражение на лице у Мейерхольда, его заинтересовали слова Холлуорда, когда он говорит, что не выставит портрет на выставку, что он слишком много вложил в него самого себя. Мейерхольд встает, подходит к портрету, внимательно и пытливо вглядывается в него. Просит Холлуорда познакомить его с Дорианом. <...>
Конечно, теперь приходится жалеть, что в то время не было звука. Всеволод Эмильевич дал не только внешне ярко впечатляющий образ лорда Генри, но кроме этого, обладая прекрасной дикцией, четкостью в каждой произносимой им фразе и ее музыкальностью, придавал словам глубокие психологические оттенки.
<...> Сцена была поставлена Всеволодом Эмильевичем как театральная пьеса, в одном беспрерывном действии, без монтажных переходов на средние и крупные планы; на общем плане терялась выразительность образов, их внутренний психологический характер. Большие авторские монологи не только удлиняли метраж сцены, но, что являлось основным, без звучания в них живой сценической речи зрительно утомляли. Бесцельно было рассчитывать на надписи, их потребовалось бы слишком много. Для Всеволода Эмильевича, когда мы просмотрели позитив на экране, все это явилось полной неожиданностью: — Да, кинофильм не театральное действие. Кино имеет свои законы... <...>
В конце просмотра я подробно изложил Всеволоду Эмильевичу, какой характер и рисунок света предполагаю делать в эпизодах, придерживаясь композиционно единого светового стиля фильма. Всеволод Эмильевич полностью согласился с моим планом композиции и общим световым характером и стилем фильма. Новая режиссерская разработка сцены, которую мне передал в день съемки Всеволод Эмильевич, значительно отличалась от первоначальной разработки. В ней отсутствовали невероятно длинные авторские диалоги, в то же время сохранялось основное авторское содержание.
В сцену были внесены средние и крупные планы, текст надписей; в общем, несмотря на большое сокращение, режиссерская экспликация была не менее тщательно разработана. <...> — Большие потенциальные возможности может иметь кинематограф, — проговорил Всеволод Эмильевич, когда закончили просмотр снятого материала фильма. — Но на данном этапе кинематограф слишком далек, чтобы передать глубокие эмоциональные чувства. Нужны не глухие, мелькающие надписи, а живой, характерный для каждого образа язык. <...>
Левицкий А. Забытая страница (Публикация, предисловие и комментарии А. Баталиной) // Киноведческие записки. 2004. № 70.